В понедельник рабби сбежал
Шрифт:
— Я немного простыл, а бренди помогает.
Его голос действительно был очень хриплым, и слова перешли в приступ кашля.
— Похоже, вы очень сильно простужены, — сказал Стедман.
— Да, моя соседка через дорогу посоветовала мне своего доктора. Я нашел его в списке Купат Холим [55] , позвонил, и он обещал прийти — сегодня, завтра, а может и послезавтра — когда доберется. В этой стране надо научиться быть терпеливым. Я заказал ковры, диван и несколько кресел больше месяца назад, до того, как въехал. Если повезет, я получу их в следующем
55
Купат Холим — здесь: поликлиника.
С иврита он перешел на идиш, а про машины говорил уже на английском с сильным акцентом, словно хотел убедиться, что они поняли каждое слово. И так в течение всего разговора — иврит для общих тем, идиш для личных и английский для дела.
— У вас есть что-то в наличии?
— Нет, я брокер. Когда вы хотите купить квартиру или дом, вы идете к брокеру. Вы же не предполагаете, что он владелец. То же самое с акциями и облигациями. А почему не с машинами? Приезжает, например, на год университетский профессор. Потом в семье кто-то умирает, он должен лететь назад в Англию или в Штаты и понятия не имеет, когда вернется. Выгоднее всего ему продать свою машину. Если он обратится к дилеру, то получит крохи от ее стоимости. Если даст объявление в газетах, то неизвестно, сколько придется ждать. А если придет ко мне, я продам ее через пару дней, причем за лучшую цену, чем предложит ему дилер, хотя и меньшую, чем если бы он продавал ее сам. Как я это делаю? Люди знают обо мне, передают один другому. И ко мне приходят — те, кто хочет купить, и те, кто хочет продать, — остается только совместить их интересы.
— И много таких, как вы, которые занимаются подержанными машинами? — спросил Рой.
— Я не знаю никого другого, молодой человек, а если бы и знал, не думаете же вы, что я их назову, а? И это не всегда подержанные машины. Вы не представляете, как часто продавцу новых автомобилей бывает нужно продать одну или несколько с приличной скидкой — тихо, осторожно. Со скидкой в зависимости от ситуации. А у меня есть и такая информация.
— А сейчас есть что-нибудь из новых? — нетерпеливо спросил Рой.
— Вот прямо сейчас нет. Как скоро вы ее хотите? Сколько собираетесь потратить? Модель?
Обсуждали, в основном, Рой и Мимавет, иногда вставлял замечание Дэн Стедман — достоинства «фиатов» и «пежо», «рено» и «фольксвагенов», их мощность, экономичность, цену и стоимость перепродажи. Наконец Мимавет сказал:
— Думаю, я знаю, что вы хотите, и знаю, где есть машина именно для вас. Приходите сегодня в семь вечера, у меня будет то, что вас интересует.
— Почему вы так уверены? — спросил Дэн.
— Когда занимаешься этим делом столько, сколько я, мой друг, знаешь своих заказчиков.
— У вас раньше было автомобильное агентство? — спросил рабби, которого заинтересовал этот странный человек и его грубоватые манеры. — Или вы и начинали как брокер?
Мимавет скорчил гримасу.
— Я приехал в эту страну без копейки денег,
— Что вы имеете в виду — восставший из мертвых? Тогда ваше имя…
— Правильно. Мимавет означает «от смерти». Здешнее правительство ужасно хочет, чтобы вы сменили свое имя на ивритское. Платите лиру, заполняете бланк, и дело сделано. Так зачем было и дальше носить имя, которое дал моему деду или прадеду какой-то казак, когда за лиру я могу изменить его на что-то, имеющее смысл. Я восстал из мертвых и взял себе имя Мимавет.
Он засмеялся хриплым булькающим смехом, довольный произведенным на посетителей впечатлением.
— Вы хотите сказать, что были так больны? — настаивал рабби.
— Нет, я хочу сказать, что русские — да перестанет светить на них солнце — приняли меня за мертвого. То, что на самом деле искра не погасла, — маловажная деталь, которую они проглядели. Это национальное свойство русских — да родятся у них только девочки — не обращать внимания на мелочи. Их машины часто не работают потому, что они не могут заниматься мелочами вроде смазки или замены мелких деталей, которые выходят из строя. Как они говорят, это мелочи, а машина большая. Официально я был мертв.
— Это было во время войны? — спросил Стедман, загоревшись.
— Во время второй мировой. Поскольку я оказался в неправильном месте в неправильное время, я попал в концентрационный лагерь. В основном там были поляки и несколько русских. Я был единственным евреем.
Его голос внезапно стал сухим и наставительным как у профессора, читающего лекцию. Он говорил на идиш.
— Немцы рациональны. Когда им поручают проявить жестокость, они делают это рационально. А русский нерационален. В большинстве случаев его жестокость просто следствие небрежности и нерациональности. Он просто забывает о маловажных деталях вроде еды, одежды и крова, необходимых, чтобы пережить русскую зиму.
Я был образованный человек, инженер-механик, таких там было немного. И все же меня поставили на черную, неквалифицированную работу на открытом воздухе. За первый месяц я потерял пятьдесят фунтов. Единственное, что меня поддерживало, — я знал, что нас должен посетить лагерный врач. Он проверял здоровье заключенных, и именно он решал, кого в какую команду пошлют, в помещении или на улице, или, что хуже всего, в лесную команду. Наш врач был еврей.
Мимавет откинул голову назад и закрыл глаза.
— Я вижу его как сейчас: доктор Резников из Пинска, ученый и добросовестный член партии, новая порода евреев в социалистическом раю. Вы не поверите, чего мне стоило увидеться с ним, но я добился этого, успел сказать ему, что я еврей, и что если буду продолжать работать на улице, то умру через месяц. Я был болен, у меня была лихорадка, моей единственной обувью была пара кусков ткани, которые я оторвал от одежды и обмотал вокруг ног. Он не ответил, только пристально на меня посмотрел. И я ушел. Этого было достаточно. Я и не ожидал, что он ответит. Но он должен был запомнить меня. Он не мог ответить, для него это тоже было опасно.