В позе трупа
Шрифт:
— Перестань, Амон, — Боксер легонько похлопал его по коленке. — Мы все свои ребята, заняты одним делом, чего обижаться? Сегодня у него слово сорвалось, завтра у тебя…
— У меня слова не срываются, — Амон опять перешел на правильный язык. — У меня другое может сорваться.
— Это что же? — беззаботно улыбнулся Сынок.
— Моя молчит. Моя устала.
— Приехали, — сказал Юрик, подвигав плечами, поправив пучок волос на затылке.
Машина ехала по дороге, расположенной на возвышении, а внизу простиралась бесконечная, чуть ли не до горизонта чешуйчатая поверхность гаражей красновато-ржавого цвета. Прошел мелкий осенний дождь, и чешуинки крыш поблескивали в желтоватом свете заката. Гаражи были изрезаны бесконечными проездами, тупиковыми переулочками, к некоторым гаражам тянулись дорожки, полные осенней грязи,
Это могло показаться странным новому человеку, но с наступлением темноты вся эта деятельность не только не затихала, а, кажется, приобретала еще больший накал, какую-то судорожную спешку. На незнакомых смотрели подозрительно, долго уточняли и переспрашивали, кто нужен, зачем, по какому поводу, и, только убедившись в полной безвредности человека, немногословно объясняли, как найти шустрого жестянщика, где обитает маляр, который к утру перекрасит машину в любой мыслимый цвет, где найти колесо к «Опелю», карбюратор к «Вольво», где можно купить водки, познакомиться с девочкой, продать доллары, получить визу в Польшу или в Литву…
«Девятка», некоторое время переваливаясь с боку на бок, пробиралась узким проездом, останавливалась, ожидая, пока закроют ворота гаражей, иначе невозможно было протиснуться в узком проезде, потом уперлась в железные ржавые ворота на замке. Боксер, выскочив из машины, быстро открыл замок, распахнул ворота, а едва «девятка» протиснулась в них, тут же снова повесил замок на место. Вязкая жижа, покрывавшая дорогу, тут же затягивала все следы, и установить, когда последний раз проехала здесь машина — час назад, год назад, — это уже было невозможно. Боксер снова прыгнул в машину, и она двинулась дальше, въехала в улочку пошире и продолжала пробираться неслышно, с одними лишь тусклыми габаритными огнями, и наконец скользнула в какой-то ржавый мятый гараж. Ворота тут же закрылись, громыхнули в петлях два лома, запершие их намертво. Несмотря на неказистый вид снаружи, гараж внутри был на удивление обустроен — достаточный свет, освещенная яма, стеллажи вдоль стен, под потолком балка с передвигающимся подъемником. И все было в прекрасном состоянии — чистое, смазанное, действующее. В задней стенке гаража виднелась дверь, и из-под нее выбивался яркий свет — видимо, там было еще одно помещение, более благоустроенное.
Машину ждали несколько человек. Едва она остановилась над ямой и все сидевшие в ней тут же удалились через железную дверь в соседнее помещение, ожидавшие, вооруженные отличным инструментом, немедленно принялись за дело. Это были настоящие мастера, профессионалы в нелегком своем промысле. Они были трезвы, выбриты и молчаливы. Приподняв машину на четырех домкратах, они тут же свинтили все четыре колеса. Вряд ли на это ушло более трех минут. За несколько минут были сняты и все четыре дверцы. Машина обнажалась прямо на глазах, превращаясь в беспомощный и какой-то жалкий скелет. Без колес, без дверей, со снятым капотом, свинченными фарами, она выглядела так, словно ее обглодало какое-то чудовище. Все, что снималось с машины, тут же через незаметную дверь выносилось из гаража и укладывалось на прицеп. Через десять минут, когда на него погрузили сиденья и закрепили их уже приготовленными тросами, его подсоединили к подошедшему «Москвичу», и он тут же отбыл, словно провалился в темноту. Когда через полчаса «Москвич» с прицепом подъехал к гаражу, на него с помощью лебедки погрузили мотор «девятки». Все стеклянные, электрические, пластмассовые детали, приборы, счетчики, датчики были аккуратно упакованы в картонные коробки и тоже загружены в прицеп.
За все это время ни один из рабочих не закурил, не отошел в сторону
«Девятки» не стало.
И в тот момент в соседнем с гаражом помещении, в котором на диване и в двух креслах расположились угонщики, зазвенел телефон. Трубку поднял Юрик.
— Как дела? — прозвучал негромкий спокойный голос.
— Все в порядке.
— Есть проблемы.
— Амон…
— Знаю.
— Погорячился немного…
— Знаю! — раздраженно повторил голос. — А сейчас как?
— Вроде заканчивают ребята.
— Товар?
— Все сдали.
— Хорошо. Зайди ко мне сегодня.
— У нас ведь на вечер еще одно мероприятие…
— Вот после него и зайди.
— Амон идет с нами?
— Нет.
— Дать ему трубку?
— Не надо. Он тебе поверит.
— Он сегодня вообще мог бы и не возникать! С ним уже становится страшно разговаривать. Если так и дальше пойдет…
В трубке раздались частые гудки — собеседник прекратил разговор. Юрик недовольно повертел трубку перед глазами и с силой вдавил ее в рычаги. Обернувшись, увидел откинувшегося на диване Амона. Тот улыбался с закрытыми глазами.
— Нехорошо стучать, дорогой, — проговорил Амон.
— Отдыхай, дорогой, — ответил Юрик. Выйдя в гараж, он увидел лишь торчащие у ямы домкраты. Он всегда поражался мастерству механиков. — Через часок-второй опять можем подъехать, — сказал он.
— Подъезжайте, — сказал механик постарше и плотно прикрыл дверь, из которой выбивался свет. — Амон с вами?
— Шеф сказал, что может отдохнуть.
— Тогда ладно… — Механик облегченно вздохнул. — Не брали бы вы его вообще.
— Почему? — Юрик присел на деревянный брусок.
— А! — Слесарь махнул рукой, опасливо покосился на дверь. — Помощи никакой, одна кровища. Из-за него по ножу ходим… Одно дело — угон, другое — убийство.
— Шефу виднее.
— Ничего ему не виднее! Смотрите, ребята… А то знаешь, поговорка есть про веревочку, которая вилась-вилась да и оборвалась. Слышал?
— Ладно, хватит. Как говорит наш лучший друг Амон, моя твоя не понимай — иди к ядреной матери!
С ржавым душераздирающим скрипом дверь медленно открылась, и в светлом квадрате возникла низкорослая, широкоплечая фигура Амона. Он некоторое время молча смотрел на яму, на стеллажи, на которых остались лишь инструменты, потом его сонный взгляд скользнул в сторону Юрика, переместился дальше и наконец уперся в механика.
— Нехорошо говоришь, дорогой. Не надо больше так говорить.
— А как надо? — взвился тот.
— Как хочешь, дорогой. А так — не надо. Моя обижается.
Амон отступил на шаг в комнату, и дверь за ним с тем же невыносимым скрипом закрылась. Повернувшись к механику, Юрик развел руки в стороны — вот так-то, дескать.
Была уже глубокая ночь, часов около одиннадцати. Город в это время становился совершенно пустым. Засидевшиеся в гостях люди оставались на ночь, не решаясь выйти на улицу. И не осень была тому виной, не прошедший дождь, не похолодание — люди боялись за свою жизнь. Газеты каждый день сообщали о десятках квартирных краж, об убийствах и изнасилованиях, о перестрелках в центре города с применением автоматов, пулеметов, гранат. Обстановка мало чем отличалась от фронтовой или, уж во всяком случае, от оккупационной. К восьми вечера можно было встретить лишь загулявших приятелей да юнцов, которые по молодости и по глупости все никак не могли поверить, что и с ними может случиться что-то неприятное. Радость жизни оказывалась сильней предосторожности и доводов разума, но это продолжалось недолго — до первого ограбления, до первого изнасилования, до убийства человека, которого хорошо знал. Частники на машинах проносились без остановок, и не соблазняли, не трогали их сердца ни красотки в шубейках, ни старички с кошелками, ни мамаши с детишками — все это могли быть подсадные утки, специально выставленные, чтобы заставить водителя остановиться. А потом обычное сообщение в уголовной хронике — выехал и не вернулся. Среднего роста, средних лет, среднего телосложения…