В позе трупа

Пронин Виктор Алексеевич

— Подожди, — сказал он. — Торопишься, красавец… Я же печать не поставил на пропуск… Тебя не выпустят.

Пафнутьев вынул из стола печать, подышал на нее, не глядя, протянул руку за пропуском. И Амон, простодушное дитя гор, не заметив, что вся атмосфера в кабинете за последнюю минуту резко переменилась, отдал пропуск Пафнутьеву. Тот взял его, вчитался

в мелкие строчки, потом сосредоточенно, не торопясь, разорвал сначала вдоль, потом поперек, а в заключение бросил клочки бумаги в мусорную корзину. Потом так же легко, сосредоточенно вынул из стола Дубовика наручники. Амон так и не успел сообразить, что происходит, а происходило в его понимании нечто невозможное, чудовищное, обратное. Это все равно что камень вдруг полетел бы к облакам, а не упал бы в ущелье, или горный ручей вдруг потек бы вверх по скалам, или яблоко, вынырнув из травы, взлетело бы к ветвям. Он только хлопал глазами, а наручники за эти недолгие секунды с сухим металлическим звуком защелкнулись на его запястьях.

— Не понял, начальник? — сипло проговорил Амон.

— Ну, Паша… Ты молодец, — Дубовик смотрел на Пафнутьева с нескрываемым восхищением. — Шуму будет много, но я с тобой.

— Ввиду вновь вскрывшихся обстоятельств, которые меняют все ранее известное, — занудливым голосом заговорил Пафнутьев, словно читая какое-то постановление, — учитывая нескрываемые угрозы задержанного в адрес работников правоохранительных органов… Пиши, Дубовик, — прервал Пафнутьев сам себя, — пиши, второй раз диктовать не буду. Так вот, учитывая угрозы кровавой расправы… Принято решение воздержаться от немедленного освобождения до выяснения обстоятельств, допроса свидетелей, подсчета суммы нанесенного ущерба… Ну и так далее, придумаешь, как закончить, — сказал Пафнутьев. — Поскольку сегодня пятница, на допрос будете вызваны в понедельник. Разумеется, если следователь, ведущий ваше дело… — Пафнутьев перешел на «вы», и Амон почувствовал в этом нескрываемую угрозу. — Так вот, если следователь, ведущий дело, будет к понедельнику готов разговаривать

с вами.

Амон вскочил, отпрыгнул в угол, напрягся, как комок плоти и костей, пропитанный силой и злостью. И, не глядя ни на кого, бросился к двери. Но Пафнутьев знал, что с ним случаются подобные взрывы, и был готов к этому. Он вовремя оказался на пути Амона и сильным ударом кулака отбросил того от двери. Амон забился в каком-то зверином вое, начал изо всей силы колотить кулаками в пол, биться головой об угол стола, кататься по полу, опрокидывая стулья.

В дверях уже стояли вызванные Дубовиком конвоиры, с интересом наблюдая за странным человеком.

— Чего это он? — спросил рыжий парень, неотрывно глядя на бьющегося в истерике Амона.

— Переживает, — невозмутимо ответил Пафнутьев.

— Домой хочет, к маме, — добавил Дубовик.

— А ему рано домой? — спросил конвоир.

— Да, немного рановато, — сказал Пафнутьев. — Девочек он очень любит в лифтах использовать… Грозился опять за свое взяться. А девочка его опознала. Вот ему и обидно стало.

— А, — понимающе протянул конвоир. — Так он из этих…

— Из этих, — кивнул тот. — Из их самых.

— Тяжелые у него будут выходные, — сказал конвоир уже без улыбки. — Не завидую.

— А может, приятные, — добавил Дубовик.

— Не завидую, — повторил конвоир с посуровевшим лицом. — Можно забирать?

— Забирайте.

— Прокурора мне! — взвизгнул примолкнувший было Амон.

— Нет прокурора. Пятница. Все уже отдыхают, — сказал Пафнутьев бесстрастно. — В понедельник будет прокурор. Если захочет тебя видеть. А сейчас, к сожалению, уже никого нет. По банькам разъехались, по девочкам.

Услышав про девочек, конвоир усмехнулся. Дубовик и Пафнутьев поняли его улыбку. Но они поступали в полном соответствии с требованиями закона, и совесть их была чиста. Они отправляли Амона в то единственное место, куда и положено было отправлять задержанных, — в камеру.