В прицеле — танки
Шрифт:
— Ладно, негодяи, я с вами поговорю через пару дней. Вы мне заплатите за эту наглость, — пробурчал сердито Писарев, стряхивая с себя песок и глину.
Забегая немного вперед, скажу, что он, когда началось наступление, действительно с ними «поговорил». После прорыва обороны полковник пригласил И. В. Василькова специально заехать на позицию гитлеровской батареи. Взору обоих офицеров открылась картина страшного разгрома, пушки искорежены, блиндажи разворочены прямыми попаданиями, а вокруг — убитая прислуга.
Ночь на 11 апреля выдалась беспокойной и
А «костыль» тут как тут — уже висит над поселком!
— Ты гляди-ка, Никитович, что только, черти, делают! — возмутился Никанор Федорович Пацей. — Ведь это же прямая демаскировка! — И к нарушителям: — Эй, вы! Немедленно остановитесь и рассредоточьте машины у домов! Приказа не знаете, что ли? Старшего ко мне!
— Приказ у меня есть, и я его выполняю, — с вызовом ответил капитан-танкист, высовываясь из окна кабины.
И тут же засвистели немецкие снаряды. Мы бросились в блиндаж. В следующую секунду немецкие артиллеристы точно накрыли наш участок. Когда налет закончился, в блиндаж влетел запыхавшийся Братчиков.
— Товарищ майор, беда! У Глущенко целых два расчета выведены из строя — прямое попадание в орудийный окоп. Двое убитых и девять человек ранено.
— Упрямец! — возмутился я, имея в виду капитана-танкиста. — Сейчас я с ним поговорю...
Выбежал из блиндажа. Но выговор делать было некому. Машина капитана горела. Шофер был мертв, а офицер скончался несколькими минутами позже на руках у нашего фельдшера Валентины Жолобовой.
На позиции убитым оказался один, а не два человека, как сгоряча доложил мне начальник штаба. Тяжелораненых было четверо. Их немедленно отправили в госпиталь.
Орудийные расчеты, понесшие потери, пополнили на второй день бойцами роты ПТР, вызванными из лагеря в Геллене. Пришлось также произвести некоторые перемещения младших командиров и офицеров, чтобы основной костяк старослужащих равномернее распределялся между подразделениями. Командирами боевых орудийных расчетов были назначены младшие сержанты Алексей Чистов и Александр Сивков, наводчиками — ефрейторы Мищенко Александр, Тихомиров Михаил и многие другие.
Пацей и Шленсковой заново перераспределили по батареям, взводам и расчетам партийный и комсомольский актив, расставили агитаторов и пропагандистов, подыскали замену парторгам батарей на случай их выбытия из строя. Коммунисты Фомин, Шестаков, Быков и другие ваши активисты подготовили боевые листки, распространили их в подразделениях.
Командиры взводов и орудий приступили к тренировкам расчетов в новом составе. В оставшиеся до наступления дни предстояло добиться четкой слаженности всех орудийных номеров. Попутно дорабатывались и вопросы боевой подготовки, слабо усвоенные накануне.
В расчете Федора Шестакова, например, требовалось более тщательно отработать правила стрельбы с закрытых
— Як же мы будем палить, як никакой цели нема? Ты меня дилу учи. Так мы и Берлина не побачим як своих ушей!
— А ты чего спешишь? — осаждал его Веренич. — Успеется!
— Так я ж Марине уже в письме отписал, що в Берлине воюю и скоро дома буду, хай готовит встречу. А ты хочешь, щоб мы сидели на месте, палылы в билу копиечку...
— А ты не бреши Марине, бо я ей напишу. Та вона и так знает, що ты никогда правды не говорил. Як же так писать, коли ты Берлина ще и не бачив?
— Я не брехав жинке, — решил хоть как-нибудь оправдаться Петр. — Точный математический расчет: пока письмо дойдет до дома, мы уже будем в Берлине. Жинка почует про это по радио, а тут и письмо...
Так с шутками и дорогими сердцу каждого солдата воспоминаниями проходили дни напряженной учебы перед большим сражением, совершенствовалось боевое мастерство.
Кстати сказать, для шутки, веселого, порой назидательного разговора солдаты находили время в любой обстановке. Часто приходилось слышать истории, в которых правда переплеталась с вымыслом. Но всегда такие рассказы содержали много поучительного, передавали боевой опыт бывалых солдат, имели большое воспитательное значение. Распространялись они быстро и так обрастали всевозможными, вполне правдоподобными подробностями, что сам создатель первоначального варианта невольно удивлялся.
Однажды вечером Пацей вернулся из батареи Глущенко и, смеясь, поведал забавную историю, услышанную в расчете Аркадия Кучина. Рассказал ее Игнатьев, слывший среди товарищей солдатом не из робкого десятка: его грудь украшали две медали «За отвагу» и орден Славы III степени. После оборудования орудийного окопа белокурого веснушчатого Игнатьева попросили рассказать, как он катался на немецком танке. Игнатьев смотрел то на одного, то на другого солдата, и бесенята прыгали в его глазах. Наконец он сдался, довольно чмокнул розовыми, как у девушки, губами и начал:
— Случилось это, братцы, под Курском в сорок третьем. Я только что прибыл на фронт, в боях до этого не участвовал. На передний край попали к вечеру. Окопались, значит, среди гнилых пней давно вырубленного леса, маленько подкрепились колбасой и сухариками и отправились в потусторонний мир.
— Скажи, пожалуйста, — «потусторонний», — прыснул кто-то, но на него тотчас зашикали.
— Лежу в ровике, носом упершись в землю, а сам спиною чувствую, как черные громадины с белыми крестами совсем близко подошли к нам. Лежу и прощаюсь с белым светом. Так стало мне жаль самого себя, что в пору завыть...