В простом полете воображения
Шрифт:
Как младший коллега Ивана Антоновича по писательскому труду, работающий в том же творческом направлении литературы, я тоже неоднократно задумывал-ля о роли и значении фантастики. Для себя я выводил фантастику из сказки, считал ее сказками для взрослых. И непросто было объяснить, зачем нужна сказка. Тут, понимаешь, оброк, десятина, крепостное право, "только не сжата полоска одна", а детишкам вещают дошедшие с незапамятных времен небылицы про чудо-юдо рыбу-кит, про ковер-самолет, про семимильные сапоги, моло-дильные яблоки и живую воду, а также "влезла в одно ушко, вылезла из другого пригожей красавицей". Добро бы одни "деловые" грезы: посадил дед репку -выросла репка большая-пребольшая! Серьезно, рационально, мечта о благосостоянии. Так ведь не ограничивается народ, вон чего навыдумывал! Выходит, и сказки для чего-то нужны?
С ростом потока информации усиливается голод по необычному, а порог необычности поднимается. Старые сказки привычны и...
Вместе с тем, фантастическая литература не соревнуется с наукой, не может ее заменить. Фантастика не предсказала квазаров, черных дыр, генной инженерии и революции в одной отдельно взятой стране. Она предугадывает по мелочам. И если и обгоняет реальность, то ведь и реальность постоянно ею подпитывается, что-то берет из фантастики на вооружение, попутно корректирует, изобретает новое и сама, таким образом, определяет направление следующего шага фантазирования. То есть до осуществления предсказанной фантастикой модели реальная модель либо внедряется частями, отметая ненужное и второстепенное, либо отвергает путь полностью. Но путь этот уже мысленно проигран и исследован: фантастика как бы закрывает запретное направление! Бывает, правда, что жизнь до неузнаваемости преображает предложенную схему. Хотя бы тот же гиперболоид-лазер...
Так называемая фантастика "ближнего прицела" не будоражила воображения. Она плелась в хвосте у науки, ее "открытия" фактически были беллетризованными лабораторными отчетами -- о машинах и изобретениях, едва-едва не существующих в опытных образцах или, по крайней мере, в чертежах. Образец куцего, плоскостного фантазирования: если яблоко, то размером непременно с голову, если арбуз, то размером с арбу. Или: за рычагами трактора вместо живого тракториста человекообразный робот. Фантастично? В принципе, да, ведь такого никто пока не видел. А целесообразно ли подстраивать под робота приспособленную к человеку машину-разве кто об этом задумывался? И арбуз-арба, и робот за рулем -- примеры, если так можно выразиться, экстенсивного мышления. Бортовой компьютер или телеуправление сегодня -- тоже. А пример интенсивного? Ну... Ну, скажем, датчики на растениях, управляющие микроклиматом поля, подачей воды и удобрений, сменой дня и ночи. Или вообще замена промышленных растений фабриками фотосинтеза... При условии, что главное в написанном все-таки человек!
У современной фантастики гораздо меньше литературных традиций, чем у реализма. Фантастика специфична, ей трудно соединить людей и идеи. Представим себе роман о коллективе ученых, занимающихся разработкой и внедрением... гиперболоида. Опишем подробно, как повседневно, в рутине и неодобрении (недопонимании) трудятся энтузиасты, а равнодушные "сачкуют". В план счастливо придуманный гиперболоид не включен, поскольку родился только что -- в качестве побочного результата опытов по брикетированию угля. Патентный поиск выполнить некому. Отчет опять сорвался. Премия горит. Единственная приличная лаборантка, плюнув на трудности, ушла в декрет. Руководитель-гад тянет из твоей группы народу на овощебазу больше, чем от других. В общем, истинная обстановка современного НИИ. Фантастика волей-неволей вытесняется за обложку книги. Показывать крупный характер в знакомой обстановке неблагодарно, там практически нет места фантастике. В незнакомой -- тем более: для соблюдения реалий, которые придется не только придумывать, но и беспрерывно объяснять, все будет утоплено в шумовом фоне. Еще тяжелее изображать нетипичный характер в типических обстоятельствах, потому что неадекватная реакция "героя" фантастического произведения будет вызывать лишь раздражение читателя, ничего больше...
Такого рода мысли бродили во мне до знакомства с соображениями Ефремова. И до чего же было приятно найти у писателя подтверждение, а не опровержение тому, что тебя волнует!
"К письму В. И. Дмитревскому от 20. 06. 61.
Некоторые мысли о научной фантастике.
Бурное развитие потребности в научной фантастике характерно для второй четверти нашего века и с тех пор продолжается. Почему это так, и почему столь силен зов фантастики у молодежи? В наш атеистический век религия все больше уходит из повседневности человека (я все время веду речь о мире в целом). Единственно^ могучую и достоверную силу, способную волшебно и быстро изменить жизнь, человек научился уже видеть в- науке и в ее дериватах (производных) -- технике, медицине. Поэтому сказочное могущество бога, святых, других персонажей сказок -- богатырей, волшебников, фей и т.д.
– переносится теперь на науку и ее представителей.
Эта свойственная человеку и психологически легко объяснимая вера в науку не развивалась бы без каждодневных доказательств реальности могущества науки, которые дает нам техника. Нет ничего удивительного поэтому, что развитие научной фантастики началось ранее в странах Запада, более технически развитых, чем старая Россия. У нас еще долго царили и продолжают царить традиции бытового, психологического романа, рассказов из жизни, за которые и посейчас ратуют поборники "высоколобой" литературы. Коренная ошибка этих поборников, считающих, что научная фантастика есть литература второго, если не третьего сорта, заключается в реакционном (именно так!) консерватизме, исключающем другую, чем прежде или даже теперь, структуру жизни и другую психологию человека. Они не видят, что с ростом населения Земли уже более нельзя даже просуществовать без науки, без научного земледелия, без новой медицины и техники с небывалой производительностью, обеспечивающей миллиарды людей. А если нельзя, то это значит, что наука перестала быть уделом чудаков-одиночек, случайных энтузиастов и превратилась в предмет величайшей государственной и народной заботы, в самый могущественный рычаг прогресса и борьбы за лучшую жизнь общества. А если так, то не тысячи, не десятки тысяч, как сейчас, а миллионы ученых и сотни миллионов техников должны обеспечить нарастающий темп развития человечества, его потребностей и "задела вперед", т. е. той суммы научных проблем, разработанных без видимой в настоящий момент пользы, которые явятся драгоценнейшим сокровищем нового, открытий и идей в дальнейшем рывке вперед.
Эта развивающаяся сила науки могучей рекой вторгается и в повседневную жизнь каждого человека, в его представления, мечты и заботы. Поэтому научная фантастика, или, как ее можно определить, беллетристика о науке, искусство, взявшее предметом науку (не в смысле изучения или популяризации, как это, черт возьми, у нас любят пережевывать, а в смысле группы человеческих эмоций, связанных с наукой и научным творчеством), все больше сближается с литературой повседневной жизни, с "бытовой" или "психологической", ибо чем дальше, тем больше -- нет быта без науки, нет психологии без науки и научных представлений о мире и жизни.
В этом слиянии с обычной литературой -- дальнейший путь художественного совершенствования научной фантастики, ибо для посвященного в науку читателя отпадает необходимость объяснений, ныне составляющих главную беду и основное противоречие научной фантастики как искусства. Невежественная критика любит упрекать научную фантастику за излишние длинноты и нехудожественные отвлечения, кивая на краткость прозы Чехова и т. п. Но попробовал бы Чехов вкратце объяснить незнакомому с наукой читателю, что такое Галактика, посмотрели бы мы, куда девалась его краткость и точность! Хорошо быть кратким в вещах, доступных разумению каждого читателя! Однако с дальнейшим развитием науки, увеличением числа ученых-профессионалов и любителей (надо подумать над необходимостью развития у нас этой категории ученых) о Галактике можно будет говорить в двух словах, и тогда отпадет вся разница в художественном аппарате (исполнении) между художественной и научно-фантастической литературой, и последняя составит один из вполне равноправных ее разделов. В настоящее время только лучшие произведения научной фантастики приближаются к этому, еще далекому идеалу..."
Очень важно, когда мысли писателя становятся твоими собственными мыслями!
"Никогда не следуя проторенным..."
"В скольких книгах мы встречаем малолетних "крепышей", уже с детства показывающих свою гениальность, преданность великим идеям и т. д." -восстает Иван Антонович против всяких штампов, рассказывая о своей жизни в письме Дмитревскому 29 марта 1961 года. Нет, не со штампов и не с шаблонов начиналось его детство!
Родился он в семье "самой что ни на есть мещанской", "внутренне глубочайше некультурной", с жестким деспотизмом старовера-отца. Особенной крепостью сначала ребенок не отличался, сам, подрастая, развивал врожденные данные многолетними занятиями спортом. Только тогда заработали унаследованные им "кондо--вая, истинно русская сила, здоровье и блестящие самородковые способности отца". С четырех лет обучился читать. "Гигантская" память схатывала все, что как-то привлекало внимание. Обладал "сильнейшим пристрастием к книгам о путешествиях, к тяжелым предметам (особенная страсть к залитым свинцовым часовым гирям, к медным ступкам и утюгам), которыми мог играть часами, также к самым разным минералам, но преимущественно -кристаллам". "Только потому, что эта кондовая семья разбилась, мои способности смогли пойти туда, где мне самому хотелось их применить. Т. о. Революция была также и моим освобождением из мещанства, которое могло бы наложить на меня серьезный отпечаток".