В прятки со смертью
Шрифт:
— Не надо, пожалуйста, ну не надо… — обрывчиво выскальзывает изо рта. Проклятье… — Эрик, сукин ты сын… не надо, все… прошу, не умирай…
Что-то болезненно рвет меня изнутри, вот оно, царапается, оставляя разодранные, истекающие раны. Ладони гладят мужчину по лицу, будто это может возродить бесценную жизнь. Его жизнь, самую несравненно ценную для меня… Бессознательно давлю на его грудь, стараясь зажать огнестрел. Не смей умирать, ты не должен… ты нужен мне, слишком нужен… Жадно хватаю ртом воздух, но пахнет больше не влажной землей, а кровью, его кровью. Губы целуют прохладные, длинные пальцы, измазав все в красный цвет. Опять красный… умоляю, не нужно. Не смей сдаваться…
— Уходим! Уходим Эшка, живее! — меня сгребают чьи-то руки, Райн, оттягивают от Эрика, а я бешено сопротивляюсь,
— Быстрее, уноси ее, — слышится голос Линн, вырывая меня из горькой прострации, гнетующей и давящей пустоты.
Сперва полностью возвращается слух, потом расплывающееся зрение. Линн дергает Райна за рукав, подгоняя его в направление леса, а по дороге уже мчатся железные махины предателей. Бесстрашные скрываются за лесополосой, Райн так и несет меня на руках, словно маленького ребенка, а я разрознено и путано шепчу словно мантру: «Не могу без него»! Истерика, слезы, жалкие всхлипы душат, сдавливают острой проволокой горло. Не смей умирать! Ты не можешь… только не ты, ну пожалуйста. Душу терзает, раздирает на части мерзкими кусками, внутри все горит, исжигает. И наступает спасительное оцепенение, только руки с силой стискивают чужие плечи, безобразные рыдания терзают грудь, в которую я уткнулась лицом. Черт, ну как-же больно, опять… сердце клокочет внутри.
А дальше все словно в забытье, меня давит, невыносимо мучает, рвет на неровные полоски, но приходится сковывать себя в тиски, держатся. Райн ранен в плечо, а я даже не заметила, погрузившись в свои переживания. И он не показывал этого, стараясь держать марку бесстрашного, идиот, пока чуть не свалился от потери крови. Перевязав его разодранной на бинты футболкой и вкатив регенирирующую сыворотку от Дина мы заночевали в полуразрушенных развалинах в заброшенной части города. Линн все время молчит, что на нее совсем не похоже, но и меня сегодня на откровенности не тянет, все слишком отчужденно, что ли… Вопросы роем вьются в голове, не давая возможности сосредоточится: Кому удалось спастись и удалось ли вообще? Что сделали предатели прибывшие в Дружелюбие? Смог ли Джордж вывести людей из-под обстрела и увел ли их в безопасное место? Жив ли он… Эрик? Что нам делать дальше? На этой гребанной ноте я наконец смогла погрузится в неспокойный сон, нужно отдохнуть. Завтра мы отправляемся в Искренность.
Я стою на окраине поля, жухлая трава обвивает мои ноги и не дает пошевелиться. Нет, это не она не позволяет мне двигаться, а лежачее распростертое на земле тело. Его тело. И яркая, непозволительно алая кровь, безостановочно растекающаяся на груди. Она вытекает тонким ручейком и впитывается в землю, утягивая за собой из него жизнь. Горячие слезы, невыносимая боль… Вспышка.
Этот кошмар повторяется каждую ночь и к моим воплям уже давно привыкли, но продолжают недовольно косится. Безмолвно осуждали, хмурились и закатывали глаза. Плевать. Мрачно сверкали гневными взглядами в след, не одобряли конечно, порицали, даже охаивали за то, что оплакивала предателя. За то, что прискорбно грущу по врагу. Не понимают, что я горюю по дорогому мне человеку… Жив ли ты мой родной? Я сглатываю ком в горле. Он жив, должен быть жив, если я буду повторять это достаточно часто, то и сама в это поверю. Мурашки ползут по коже.
Увижу ли я когда-нибудь его… Скажу ли я ему, что «люблю»? А сможем ли мы разговаривать, если мы враги? И объяснять что-то… или молчать… или… не знаю. Ох, как же сердце колотится… ты навечно забрал его кусок. Выживи. Обязательно. И будь счастлив, никогда тебя не забуду. Я правда тебя любила. Снова вздыхаю, позорно всхлипываю и спавшая рядом Линн подскочила, обнимает меня, притягивая к себе. Пристраиваю голову у нее на коленях. Ее пальцы тихонько перебирают, поглаживают мои волосы, находят маленький шрам, оставленный после «свидания» с Эриком на крыше. Если бы на душе все рубцевалось бы так же быстро. Мы держимся вместе, ухватываемся друг за друга, чтобы не
Половина бесстрашных не доверяет нам, многие воротят рожи, за прошлые связи с предателями. Линн тоже тяжело, хоть она старается не показывать этого. Но я знаю, вижу по глазам, узнаю по слишком нервным движениям, по дарующей мне и принимающей негласной поддержке. К нашему печальному дуэту «декабристок» присоединилась Сани, жена Ворона. Милая брюнеточка, способная обложить всех вокруг таким семиэтажным матом, что у многих бывалых мужиков глаза выкатываются, а челюсти отпадают на пол. Интересно, муженька она тоже так гоняла? Ох, спасибо вам наши мужчины, бл*дь… Рука машинально тянется под подушку, нащупывает пистолет и пальцы бережно обнимают рукоятку. Его пистолет. Кажется я чувствую тепло его ладони, крепко сжимавшей оружие. Ах, я чокнутая просто… Я машинально сунула тогда его за свой пояс и теперь это мой талисман, моя тонкая ниточка, единственная связывающая меня с Эриком. Всхлипывая смахиваю соль с мокрых щек и спустив ноги с кровати, нащупываю ступнями мраморный пол.
— Ложись спи, — тихо шепчу сонной подруге и она скрутившись в клубок зарывается под одеяло.
Быстро одеваюсь, укладываю в напоясную сумку лидерского «Орла» и осторожно ступая средь множества наставленных в большом зале кушеток, выделенным искренними для бесстрашных, отправляюсь на крышу. Уже две недели как мы живем в штаб-квартире Искренности. У оставшегося Бесстрашия появились новые лидеры: Шона, Тобиас Итон — Фор, мда, мне тоже странно называть его по имени и Гаррисон. Из Дружелюбия смогли выбраться только инструктор с Трис, Калеб, Питер и наше трио. Остальные погибли, Грега убили… От всех этих мыслей у меня просто голова раскалывается, а горечи на все не хватает. Внутренняя боль стала постоянной спутницей, и мне кажется, что человек с болью просто свыкается, но она не проходит, а сворачивается колючим ежом внутри души и выжидает, ища удобного момента нанести удар по самому уязвимому месту, по ощутимей…
Ноги не спеша несут вверх по лестницам, через десять минут у меня первый сеанс связи с Дином по рации. На прошлой неделе мне не удалось с ним связаться, постоянно кто-то шатался рядом, словно следя. Время эфира шесть часов утра, во время пересменки диспетчеров. Нельзя называть имен, стараться общаться только общими фразами, ну ох*енно просто… тьфу. Снова холодный воздух, опять эта гребанная крыша. Сколько я просидела здесь часов за все время нахождения в Искренности, одному богу известно. Глаза жадно впивались, то в звездное небо, то в свинцово серое раскинувшееся по ту сторону, а грудь разрывала горечь, влагой чертя дорожки на щеках. Прикурив сигарету я опять устроилась на поверхности, поджав под себя ноги и достала передатчик. Ровно шесть часов и у нас всего пара минут, пора. Включаю питание, зажимаю кнопку… шипит.
— Я на связи, — четко выговариваю каждый слог. А кровь тарабанит шумно, волнуюсь…
— Рад тебя слышать, — раздается спокойный голос брата, но знаю, он переживает. — Как ты?
— Я в порядке, правда. И в безопасности. — отвечаю ему. — За тебя беспокоюсь.
— Не стоит, я же сказал, что в состоянии о себе позаботится. — тон холодный, не хочет выдавать своих эмоций.
— Я люблю тебя, — выдала я Дину и улыбка сама поползла на лицо.
— И я, будь осторожна. — ага, значит что-то наверное затевается. — Время истекает. — гляжу на заведенный таймер, успею.
— Скажи мне, — прошу я, пытаясь совладать с голосом. — Из Дружелюбия не привозили раненого лидера? — горло охватывает спазм мешая вздохнуть.
— Хмм, — и пауза, сука, сука, сука. — Да. Молодой мужчина. Был в коме. Делаем все возможное, но… кто знает. — в животе ёкает, крутится и меня словно обдает кипятком. Жив. В коме… Но жив. Вот черт!
— Спасибо, пока, — прощаюсь с ним и отключаю питание.
Рация ныряет в сумку, щелчок зажигалки и новая сигарета. Сизый дым облачком отправляется по ветру. Пальцы сжимаются в кулаки и ногти впиявливаются в кожу. Глаза жжет так, будто сыпанули песка. Сердце подпрыгивает в груди и делает невероятные кульбиты. Он выкарабкается, он сильный и выносливый. Нервный смешок срывается с моего рта, потом еще один и еще, и меня пробирает истерический гогот.