В пылу любовного угара
Шрифт:
– Кстати, как их фамилия? – спросила Алёна на всякий случай. – Ну, родственников этой Лизы. Тоже Петропавловские?
– Да откуда же мне знать их фамилию? – растерялась Катя.
– Как же так? Вы ведь про музей материал писали.
– Ну да, про музей, но не про родственников же.
– А откуда вы знаете, что они богатые и все такое?
– Когда у нас со Столетовым были еще хорошие отношения, когда я только начала писать о музее, он упоминал их, мол, люди увековечивают память о своей знатной родственнице и не жалеют на это средств.
– А как бы их фамилию узнать?
– Наверное, можно Столетову позвонить, – предположила Катя. – Только завтра с утра, сейчас-то
– Ладно, тогда придется ждать до завтра, – с некоторым нетерпением вздохнула Алёна.
– Извините, милые дамы, – проговорил вдруг Алекс Вернер, который до сего момента помалкивал, только переводил взгляд с Кати на Алёну и обратно. – А может быть, мы не будем звонить? Опыт работы в разведке учит меня, что лучше получать необходимую информацию, пользуясь эффектом неожиданности. Скажем, не звонить, а просто явиться в музей. Причем не вам, Катя, а мне. Скажите, там наслышаны о моем приезде?
– Нет, я сотрудникам ничего не говорила.
– Отлично! – Алекс Вернер хлопнул в ладоши. – Тогда тем паче там нужно появиться мне с тем важным видом, который, если судить по вашим фильмам, непременно следует иметь инозем… то есть иностранцу. Иностранцам, сколь я мог заметить, в вашей стране больше оказывают и внимания, и почтения, при этом нас считают людьми недалекими и часто откровенничают с нами о таких вещах, о каких откровенничать вовсе бы не стоило.
– Павел Андреич, вы шпион? – пробормотала Алёна, вовсе не желая быть услышанной. Однако Алекс покосился на нее и подмигнул так значительно, что можно было понять: он не только читал классику советской литературы, но и смотрел советское кино. Определенно понял, откуда цитата! Но отвечать не стал. Может, и впрямь шпион?
Может быть. А может и не быть.
– То есть вы предлагаете отправиться в музей самостоятельно? – уточнила Катя. – Без меня?
– То, что вам там быть не следует, моя милая Екатерина, к моему глубокому сожалению, однозначно, – со вздохом произнес Алекс.
Алёна, глянув на него, почему-то подумала, что в былые годы он наверняка был обворожительным мужчиной. Интересно, как складывались их отношения с той Лизой, которая не Петропавловская? Была ли она тоже влюблена в него? Что ж, такие истории бывали в войну… Это, черт побери, тоже ужасно непатриотично, но, наверное, сердцу не прикажешь. То есть тот факт, что ему не прикажешь, уж кто-кто, а Алёна Дмитриева знала по своему собственному опыту.
– Вы там уже засветились, прокололись, провалились! – продолжил Алекс Вернер, усмехнувшись. – Но и одному мне идти туда… как это… не с руки. Вот так говорят, да? Поэтому я явлюсь в музей с переводчицей. Переводчицей будете вы, – решительно повернулся он к Алёне. – Вы немецкий знаете?
– Нет, буквально два слова, – изумленно покачала она головой. – Гутен таг, их либе дих, шпрехен зи дойч, хальт, хенде хох, цурюк, арбайтен, Вольга-Вольга, муттер Волга…
– Курка, яйки, млеко, жрать, – хохотнул Алекс Вернер, доказав свое незаурядное чувство юмора. – Все понятно. А на каком языке вы говорите, чтобы в случае необходимости я мог провести с вами секретное совещание?
– На французском, – пробормотала Алёна, пытаясь освоиться с новой ролью разведчицы, играть которую ей еще в жизни не приходилось. Хотя нет, приходилось… было дело под Полтавой… нет, не под Полтавой, конечно, а под Парижем, в одном шато. Но было, было-таки! [8]
– Да? – проговорил Алекс Вернер, придирчиво ее оглядывая. – Mais vous savez, j’ai ainsi pens e! [9]
* * *
8
Ту
9
А знаете, я так и думал! (франц.)
Прошло два дня. Целых два дня полной неизвестности. Единственное, что узнала Лиза, это то, что были расстреляны жители всех четырех домов, стоявших в непосредственной близости от того места, где был убит фон Шубенбах. Около ста человек. В их числе дети. Такова была цена спасения их жизни – Лизы, отца Игнатия, Петруся, Алекса Вернера. Сто человек. Женщины, у которых мужья были на фронте. Несколько мужчин, которые оставались в Мезенске и пытались выживать при новом режиме, как могли: околачивали пороги биржи труда, меняли шило на мыло на базаре или кустарничали. Были среди расстрелянных и несколько стариков, которые, конечно, тоже хотели жить – хотели так же сильно, как отец Игнатий, в жертву которому они были принесены.
На себя Лиза брала вину за гибель женщин. Петрусь был ответствен в смерти мужчин. Но самый страшный грех нес на себе Алекс Вернер: он был виновен в смерти детей. Именно Алекс Вернер был в Лизиных глазах главным преступником, главным виновником всего происшедшего. Вроде бы она должна была благодарить его за спасение свое и Петруся, но тем не менее проклинала его. Что чувствовали другие, Лиза не знала. Отец Игнатий почти не разговаривал, сутками напролет лежал на диване, даже в ломбард не ходил. То ли раскаяние мучило, то ли отходил от страха, пережитого тем утром… Петрусь не являлся из казармы – теперь все полицейские жили на военном положении. Видимо, то же самое касалось и гитлеровцев – Алекс Вернер не показывался, никаких вестей от него не было, и Лиза даже не знала, чем закончилась его попытка убийства Эриха Краузе.
Может быть, конечно, Алекс не приходил потому, что не желал продолжать опасное знакомство? Да и бог с ним, век бы его не видеть! Лиза о нем старалась не вспоминать, даже думать о нем не хотела и, честное слово, легко прожила бы остаток жизни, никогда более не видя «трикотажного принца». Наверное, и Алекс Вернер испытывал схожие чувства, именно поэтому не появлялся, никак не напоминал о себе.
И все же, удалось ли ему отравить Эриха Краузе? Может быть, кое-что могла бы рассказать фрау Эмма, которая обладала самыми неожиданными сведениями, но «Розовая роза» была закрыта из-за усиления строгостей в городе и продления комендантского часа. То есть Лиза не ходила на работу, и это было единственное хорошее, что принесло лично ей убийство фон Шубенбаха. Ну и конечно, оставался еще сам факт того, что она живет, дышит, ест, пьет, что ее не терзают пытками в гестапо… Наверное, Лиза когда-нибудь сможет это оценить, но не теперь, не в том состоянии, в каком она находилась сейчас.
На третий день отец Игнатий кое-как сполз с дивана и спросил Лизу, какое сегодня число. Было пятнадцатое июня, о чем Лиза ему и сообщила.
– Да? А я было решил, что со счету сбился, пока влежку лежал, – слабо улыбнулся старик. – Нужно сегодня в ломбард пойти.
– Какой может быть ломбард?! – возмутилась Лиза, глядя на его восковое лицо. – Вы же просто больны!
– Дело стало, – вздохнул старик. – Может, кому-то вещи свои забрать нужно. Или в залог сдать. А там замок на двери. Непорядок. Нехорошо. Пойду.