В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
Тут в учительскую входит новый человек. Я его не знаю Высокий, с рыжеватой бородкой, чуть тронутой сединой. На некрасивом умном лице выделяются знакомые мне серо-голу бые глаза. Смотрю - Лида кивает этому человек, и он ей тоже. Ясно: это Лидин папа.
Увидев моего папу, незнакомец подходит к нему и дружески пожимает ему руку:
– Якову Ефимовичу!
И папа радуется этой встрече:
– Здравствуйте, Владимир Эпафродитович!
Ну и отчество у Лидиного папы! Сразу не выговоришь!
– Что ж...
– говорит Дрыгалка после того, как он тоже
– Теперь все в сборе, можно начинать.
– Я был бы очень признателен, если бы мне объяснили, зачем меня так срочно вызвали сюда?
– говорит Владимир Эпафродитович.
– Об этом прошу и я, - присоединяется папа.
– И я...
– подает голос Варвара Дмитриевна.
– Сию минуту!
– соглашается Дрыгалка.
– Я думаю, мадам Норейко не откажется рассказать здесь о том, что произошло в их доме... Прошу вас, мадам Норейко!
Мне почему-то кажется, что ручка двери шевелится...
Но мадам Норейко уже рассказывает:
– Ну вот, значит... Вчера или третьево дни, что ли?.. нет, вчера, вчера... пришли к нам вот эти самые три девочки. Я думала, приличные дети с приличных семейств! А они напали на моего брата и отняли у него рубль денег!
Что она такое плетет, Мелина тетя?
– Прошу прощения...
– вежливо вмешивается папа.
– Вот вы изволили сказать: "девочки напали на вашего брата и отняли у него деньги..."
– Ограбили, значит, наши девочки вашего брата!
– уточняет Лидин папа очень серьезно, но глаза его улыбаются.
– Да, ограбили...
– продолжает Лидин папа.- Что же, эти девочки были при оружии?
– Н-н-ет...
– задумчиво, словно вспоминая, говорит мадам Норейко. Ружьев я у них не видала...
Тут мужчины - наши папы, - переглянувшись, смеются. Варвара Дмитриевна улыбается. Мы тоже еле сдерживаем улыбку. Одна Дрыгалка не теряет серьезности, она только становится все злее, как "кусучая" осенняя муха.
– Позвольте, позвольте!
– взывает она.
– Здесь не театр, смеяться нечему!
– Да, да...
– посерьезнев, соглашается Лидин папа.
– Здесь не театр. Здесь, по-видимому, насколько я понимаю, судебное разбирательство? В таком случае, разрешите мне, как юристу, вмешаться и задать свидетельнице, госпоже... э-э-э... Норейко, еще один вопрос.
– Пожалуйста, - неохотно соглашается Дрыгалка.
– Госпожа Норейко! Вы утверждаете, что наши девочки напали на вашего брата...
– Ну, не напали - это я так, с ошибкой сказала... Я по-русску не очень...
– уступает Мелина тетя.
– Они... как это сказать... навалилися на моего брата, стали у него денег просить...
– Вы были свидетельницей этого?
– продолжает Владимир Эпафродитович. Вы это сами видели, своими глазами?
Мадам Норейко нервно теребит взмокший от пота платочек.
Я все смотрю на дверь... Что хотите, а она чуть-чуть приотворяется, потом снова затворяется... Что за чудеса?
– Разрешите мне, в таком случае, задать вопрос самим обвиняемым - этим девочкам, - говорит Карцев и, получив разрешение Дрыгалки (ох,
– Он показывает на Мел и ну тетку.
– Вы в самом деле отняли у ее брата рубль?
Я так волнуюсь, что сердце у меня стучит на всю комнату! Наверно, даже на улице слышно, как оно стучит - паммм!.. паммм!.. паммм!..
– Это неправда! Мы ничего у него не отнимали.
– Но если она видела это своими глазами?
– продолжает Карцев.
– Это тоже неправда!
– не выдерживает Лида.
– Она пришла в комнату после того, как ее брат уже ушел.
– А другие девочки это подтверждают?
– Подтверждаем!
– очень серьезно отвечаем мы с Варей.
– Ну что ж? Все ясно, - подытоживает Лидии папа, обращаясь к Мелиной тетке.
– Вас в комнате не было, вы ничего сами не видели. Откуда же вам известно то, что вы здесь утверждаете? Про рубль, отнятый у вашего брата?
– А вот и известно!
– с торжеством взвизгивает тетка.
– Откуда?
– От кассирши!
– говорит она и смотрит на Карцева уничтожающим взглядом.
– Да, от кассирши, вот именно! Пересчитали вечером кассу - рубля не хватает! Кассирша говорит: он взял. Он - брат моего покойного мужа. Мы с ним компаньоны, у нас этого не может быть, чтобы один без другого из кассы хапал. Где же этот рубль? Я не брала. Кассирша говорит: он хапнул. И все.
Тут уж мне не кажется, что с дверью творится что-то неладное. Она в самом деле открывается, на секунду в ней мелькает Мелина голова в черном чепчике, и в учительскую входит.. Мелин папулька!
Он одет по-городскому, в пальто, на голове - шляпа-котелок.
– Тадеуш!
– кричит ему тетка.
– А кто остался в ресторане? Там же все раскрадут, разворуют, господи ты мой боженька!
Но Тадеуш Норейко, красный, как помидор, еще более потный, чем мадам Норейко, выхватывает из кармана рублевку и швыряет ее в лицо своей невестке:
– На! Подавись, жаба!
Он говорит совсем как Меля: "Жяба".
И, обращаясь к присутствующим в комнате людям:
– Компаньонка она моя! За рубль удавится, за злотый кого хотите продаст, мать родную утопит... Хорошо, дочка за мной прибежала: "Иди скорей, папулька, в институт!" Я тут под дверью стоял, я все-о-о слышал! И все она тут набрехала, все! А девочки эти даже близко ко мне не подходили, а не то чтобы на меня нападать!
Перед таким ослепительным посрамлением врагов всем становится ясно, что представление, затеянное Дрыгалкой, провалилось самым жалким образом. Мелина тетка уже не находит возражений и, чтобы скрыть конфуз, вскакивает, словно она вдруг что-то вспомнила:
– Ох, сумасшедший человек! Бросил ресторан - воруйте, кто сколько хочет...
Поспешно раскланявшись с Дрыгалкой, тетка уходит. За ней уходит Мелин папулька.
– Что ж?
– говорит папа.
– Думаю, и нам можно уходить.
– Судебное разбирательство закончено, - ставит точку Лидин папа.