В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
– Так что же делать?
– Нам надо сложиться, кто сколько может, - предлагает Лида, - и отдать эти деньги Мане. Потихоньку от Кати, понимаете? Чтобы Кате не было обидно.
– И чтобы Мане не было обидно!
– вмешивается Варя Забелина.
– Это надо не нАбалмошь делать. Я Маню знаю. Ее отец, Илья Абрамович, - учитель. Он мне уроки давал. Бедно живут они... А тут еще - Катя, лишний человек... Нет, надо что-нибудь придумать, чтобы их не обидеть.
И тут, словно ее озарило, Варя предлагает:
– Надо сказать Мане, что нам обидно, почему мы ничем не помогаем
– надо сказать.- Ты все делаешь для Кати без нас. Мы тоже хотим!"
– Да, это будет правильно!
– одобряет Лида - Давайте после уроков пойдем ко мне. Моя мама, наверно, даст нам денег. А потом пойдем ко всем вам - тоже попросим.
– Моя мама даст наверное!
– говорю я,
– И моя бабушка - тоже!
– уверена Варя Забелина.
– Ну, а моя тетя, наверно, не даст...
– в раздумье качает головой Меля Норейко.
– Она ужасно не любит давать...
– Почему?
– Ну, "почему, почему"! Не знаю я, почему... Наверно, она немножечко жядная, - объясняет Меля.
Мы и не заметили, как около оконной ниши, где мы стоим, скользнула как тень Дрыгалка.
– Что это вы тут шепчетесь? У нас правило: по углам шептаться нельзя! Это запрещается, медам!
– А мы не шепчемся... Мы громко разговариваем, - говорит Варя.
Во мне поднимается возмущение против Дрыгалки. Да что же это за наказание такое, что она всюду подкрадывается и все запрещает? Этого "нельзя"! Это "не разрешаю"!
Звонок прерывает наш разговор с Дрыгалкой.
– В класс, медам! На урок!
И Дрыгалка стремительно мчится в класс, за нею бегут Варя и Меля.
Мы с Лидой на несколько секунд остаемся стоять в нише.
– Ты - Саша, да?
– спрашивает Лида.
– Можно, я буду тебя Шурой звать? И, знаешь, давай дружить. Хочешь?
– Очень хочу!
Так началась моя дружба с Лидой Карцевой. Она продолжалась и после окончания института - с перерывами, когда мы оказывались на много лег в разных городам, - но встречались мы неизменно сердечно и тепло.
Катя, как и прежде, сидит на парте рядом со мной. Но теперь я уже не злюсь на это, как в первый день. Ох, как стыдно мне теперь это вспоминать! Наоборот, я стараюсь чем могу выразить доброе отношение к ней. Я показываю ей нужную страницу в учебнике, объясняю ей то, чего она не понимает. У нее нет лишнего пера - я даю ей свое. Вообще стараюсь изо всех сил. (Меля бы сказала: "Ужясно!") Но все-таки так мягко заботиться о Кате, как Маня, не умею я.
Сегодня опять арифметика, и Круглов с глазами, забившимися глубоко под лоб, объясняет так скучно - я все время ловлю себя на том, что не слушаю. Потом идет урок русского языка, его преподает сама Дрыгалка. Это тоже очень скучно, - проходят имя существительное, склонения, падежи и т. д., я это давно знаю, - но тут уж я слушаю внимательно: я знаю, Дрыгалка мне ничего не простит! И в самом деле, она вызывает меня и велит мне просклонять во всех падежах слово "подорожник". Немножко подумав, я отвечаю ей урок, как учили меня Павел Григорьевич и Анна Борисовна:
– Именительный - около тропинки рос подорожник.
Дрыгалка слушает меня с каменным лицом.
– А звательный падеж где?
Я на секунду задумываюсь, потом отвечаю:
– Звательный - спасибо, подорожник, за то, что ты лечишь людей.
Дрыгалка недовольно сморщивается.
– Всегда у вас какие-то нелепые затеи, Яновская! Надо говорить просто: именительный - так-то, родительный - так-то и так далее. А вы тут целый роман наболтали!
Я послушно затягиваю:
– Именительный и звательный - подорожник. Родительный - подорожника. Дательный - подорожнику. Винительный - подорожник. Творительный подорожником. Предложный - о подорожнике.
– Ну, вот так правильно, - говорит Дрыгалка.
Но мне не нравится. Правильно, да, но - скучно. И я ничего не вижу из того, о чем говорю. А Павел Григорьевич всегда, что бы мы ни делали читали, делали грамматический разбор предложения, склоняли, спрягали, - все равно Павел Григорьевич говорил мне:
"Ты видишь все это?
– упирая на слово "видишь".
– Надо видеть, иначе все мертво и скучно, а сама ты - сорока, больше ничего".
От этого, читая стихотворение Лермонтова "Когда волнуется желтеющая нива", я видела и колыхание спеющей ржи или пшеницы, и лес, качающийся на ветру, и сливу в сизоватом налете, и ландыш, - все это я видела. И подорожник я сегодня видела, когда склоняла, - кустик закругленных листьев с глубокими морщинками, которые с изнанки похожи на жилы, вздувшиеся на трудовых руках, и то, как колышется среди кустика стрелка подорожника, вся в мелких бородавочках. Когда я была маленькая и угощала моих кукол обедом, стрелки подорожника изображали спаржу.
"Пожалуйста, возьмите еще спаржи!
– просила я кукол очень вежливо. Это очень питательно".
Дрыгалка, к сожалению, этого не понимает. Она ничего не видит. Она никого не видит. Она видит только то, на что можно обрушить свою злость.
Урок чистописания - скучный, как дождик на даче. А для меня еще и пренеприятный - все из-за моего несчастного почерка. "Ужасный почерк! Ужасный!" - ахает учитель, и ему вторит Дрыгалка.
– Ужасный!
– говорит она и даже закатывает в ужасе глаза.
– Просто непозволительный почерк!
Подождите, злыдни вы этакие! Мама еще вчера пригласила учителя. Он будет приходить к нам домой. Начнет он со мной заниматься завтра. Я буду очень стараться - почерк у меня станет прелестный-прелестный! Что вы тогда скажете, злые люди? Вам не к чему будет придраться, вы будете вынуждены молчать, а я буду мысленно насмехаться над вами: "Ха, ха! ха! ха!"
Уроки кончены. Мы выходим на улицу. Ох, как хорошо, как вольно дышится. Но нам некогда наслаждаться золотым августовским днем: мы должны идти к своим мамам, попросить у них денег, а потом отнести эти деньги Мане - для Кати Кандауровой.