В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
Выйдя в коридор, Меля запускает зубы в кусок пирога с капустой и говорит почти нечленораздельно:
– А ну его к богу, княжество это! Одна морока!
Остальные молчат. Но лица у них серьезные: сцена Дрыгалки с Тамарой произвела на всех тяжелое впечатление.
Мимо нас вихрем проносится Тамара, - в руке у нее сумка с книгами и тетрадями. Она мчится к лестнице и стрелой убегает вниз.
– Куда она?
– тревожно говорит Маня Фейгель.
– Домой, наверно...
– Девочки!
– говорит Лида с упреком.
–
Все молчаливо соглашаются с Лидой. Спустя минуту беседа бежит, как веселый ручеек, от одного предмета к другому. О Тамаре все забыли. Или делают вид, что забыли. Я - тоже. Конечно, мне ее немножко жалко: наверно, она огорчилась тем, что ее не хотят переводить в первое отделение. И Дрыгалка так насмешливо говорила ей: "Вы не княжна, а самозванка!" Кому же приятно слышать такое?
Но - удивительное дело!
– слух об этом происшествии уже облетел весь институт. В коридоре все говорят только об этом. Ко мне подлетает Зоя Шабанова.
– Это правда?
– спрашивает она с любопытством.
– Что "правда"?
– Да вот - про Хованскую?
Вокруг нас уже собралась толпа. Девочки набежали отовсюду, как куры на просо.
– А что такое - про Хованскую?
– спрашиваю я с самым искренним недоумением.
В глазах Зои, да и некоторых других девочек, - жадное любопытство. Вот с таким выражением лица ходят по квартирам, чтоб посмотреть на незнакомых им покойников, или толпятся у церквей и костелов, чтоб увидеть незнакомых им новобрачных.
Это очень противно...
Очевидно, Лида Карцева чувствует то же, что и я, потому что она очень холодно смотрит на Зою и других девочек, обступивших нас.
– Да что такое мы должны знать про Хованскую?
– говорит Лида спокойно.
– Ничего мы не знаем! Дайте нам пройти...
Нас пропускают. Мы идем по коридору со своими завтраками и говорим о другом. О чем угодно, только не о Тамаре Хованской.
Вечером прибегает к нам Леня, очень взволнованный:
– Шашура! Идем к нам...
– Это зачем еще мне идти?
– Меня дедушка послал. "Скажи, говорит, Сашеньке (он тебя Сашенькой зовет... подумай, всех обезьян Сашеньками звать!), чтоб сейчас пришла к нам!"
Я понимаю это так, что у Тамары собрались все ее знатные гости и Ивану Константиновичу непременно хочется, чтобы пришла и я. А я так не хочу этой встречи с "графьями и князьями", что даже пропускаю мимо ушей Ленькину дразнилку про "обезьян".
– Зачем я к вам пойду?
– ершусь я.
– У вас и без меня гостей много...
– То-то и дело, что нет!
– серьезно отвечает Леня.
– Ни одного гостя и три телеги неприятностей... Пойдем, Шашура!
У Роговых еще в передней слышно, как заливается хохотом Тамара.
– Ты меня обманул?
– сурово говорю я и поворачиваюсь,
– У вас веселье, хаханьки, а ты сказал: никого нету!
Леня удерживает меня за рукав шубки.
– Это у Тамары... истерика...
– бормочет он сконфуженно.
– Плачет она... понимаешь? Плачет!
Мы с Леней входим в комнату, откуда доносятся странные звуки, похожие больше на хохот, даже на икоту, чем на плач. Я никогда в жизни такого не слыхала и в совершенном ужасе схватываю Ленину руку.
В довершение переполоха попугай Сингапур в своей клетке начинает заливаться точь-в-точь, как Тамара! Оказывается (потом нам это объясняет Иван Константинович), одна из прежних хозяек Сингапура часто закатывала истерики, и Сингапур перенял это от нее. Все эти годы он жил у Ивана Константиновича и не слыхал никаких истерик; ну, а когда Тамара начала эту знакомую ему песню, Сингапур страшно обрадовался и начал выводить истерические вопли. Так они наворачивают оба - Тамара и Сингапур!
Но для Тамары состязание с попугаем оказывается полезным: плач ее ослабевает. Она даже кричит:
– Ленька! Да поставь ты эту проклятую птицу на рояль!
Поставленный на гладко отполированную крышку рояля попугай Сингапур перестает хохотать, икать и плакать. Он только, как всегда, жалобно умоляет:
– Простите... пустите... не буду!
Все это так смешно, что даже Тамара улыбается сквозь слезы. Она сидит на диване, прижавшись к Ивану Константиновичу, крепко обнимая его за шею, и горестно бормочет:
– Дедушка... Миленький, дорогой дедушка... Как нехорошо все вышло, дедушка!
Мы с Леней невольно переглядываемся: впервые со времени их приезда Тамара называет Ивана Константиновича "дедушкой", впервые обнимает его и льнет к нему, как внучка, ищущая защиты! И, как ни расстроен Иван Константинович огорчениями Тамары, все-таки он счастлив этой переменой в ее обращении с ним.
– Птушечка...
– целует он ее плачущие глаза.
– Да не убивайся ты так! Ну, сегодня все вышло не очень хорошо, а завтра будет великолепно! В этом жизнь, дорогая моя, внученька милая... И тебе еще жить и жить... долго-долго!.. Всякое еще у тебя будет, родная моя!
Но Тамарины чудеса продолжаются.
– Сашенька...
– говорит она мне умоляюще.
– Садись рядом со мной...
До этого дня у меня не было ни имени, ни "ты" - только одно "вы"! Но я не хочу об этом вспоминать. Мне очень жалко Тамару.
Я сажусь на диван рядом с Тамарой, беру ее за руку.
– Сашенька... Ты как-то говорила, что Ляля Гагарина - не княжна. Ты это наверное знаешь?
– Нет, - отвечаю я честно.
– Наверное я этого не знаю. Я только думаю, что, если бы она была княжна, все синявки бы ее так называли. Ну, и сама она - она ведь глупая!
– всем бы тыкала в нос, что она княжна...