В разгаре лета
Шрифт:
– Я хотел стать мотогонщиком.
Нет, он меня поражает, честное слово. Ну, да черт с ним, он ведь еще такой же щенок, как и я. На душе опять становится легко, злость моя рассеивается. С чувством облегчения догадываюсь, что он поглядывал на меня без всяких задних мыслей, просто проверял, как я переношу эту гонку. Давай, дружок, давай жми на газ, разгонимся так, чтобы перемахнуть все кривые по прямой, в коляске не сдрейфят! На очередном повороте я наполовину перекидываюсь наружу, как это делают гонщики На кольцевом шоссе в Пирите. Даже и забыл
Вдруг мы замечаем впереди другой мотоцикл. На поворотах он скрывается от нас, на прямой опять показывается.
Ильмар вопросительно смотрит на меня. Я подмигиваю ему.
Наша мощная машина чуть ли не взлетает. Ведь мы ГОНЩИКИ.
Словно озорные мальчишки.
Ильмар смеется, я тоже ржу.
Так весело, что дух захватывает. Высоко поднявшееся голице пригревает спину, невысокий ельник справа весь в пятнах света. Весь мир становится для нас внезапно невыразимо ослепительным и ярким.
И вдруг Коплимяэ сбавляет скорость.
– Гляди!
Он не прокричал это, а прошипел.
Гляжу. У того, кто сидит на заднем седле, на рукаве белая повязка. Чувствую, как сильно начинает колотиться сердце.
– Не отставай!
– гаркаю я. Мы опять начинаем нагонять их.
Все так и есть - белая повязка на рукаве видна отчетливо.
В голове клубятся разные мысли. Бандиты, видать, обнаглели, если начали разъезжать повсюду так вызывающе среди бела дня. Нельзя их упускать! Десяток-другой секунд, и мы сядем им на хвост. Главное - не промахнуться.
Досылаю пулю в ствол.
И в этот миг лееные братья сворачивают на проселок.
– За ними!
– реву я Коплимяэ.
Коплимяэ притормаживает, уверенно берет поворот, и вот мы уже почти на пятках у них.
Метрах в двадцати от меня трясется мужская спина. Ветер надул блузу парусом. Спина бандита и его руки приводят меня на миг в замешательство: уж очень щуплые. Я, пожалуй, предпочел бы, чтобы там, впереди, тряслась могучая и широкая спина и чтоб шея была толстая.
Я крепче вцепляюсь в карабин. Коплимяэ сбавляет скорость. Сбавляет из-за меня, чтобы я не промахнулся, - мы уже довольно близко от них.
Переглядываемся.
Я вижу в его глазах те же возбуждение и решимость, какие испытываю сам.
До мотоцикла впереди остается всего метров семь-восемь.
Самое время стрелять. Наверняка попал бы. Руки слушаются меня - не дрожат, и душу пронизывает какое-то удовлетворение. Честное слово, не промахнулся бы. Надо стрелять, больше ничего не остается.
И все-таки я не нажимаю на спусковой крючок.
Не могу я убивать человека в спину.
Ильмар как будто понимает меня. Чувствую это безошибочно. Вот он уже прибавляет скорости.
Сейчас мы с ними поравняемся.
Мозг работает очень быстро.
Как только поравняемся, я выстрелю.
Нет, спереди. Метров с пяти-шести.
Заставим
Их надо убить. Это лесные братья, такие же, как те, кто убил Сергея.
Приподнимаю карабин повыше, чтобы стрелять было удобнее. Снова с каким-то внутренним удовлетворением констатирую, что руки у меня не дрожат.
И в тот самый миг, когда я собираюсь нажать на спуск, на белой нарукавной повязке худенького седока позади я замечаю красный крест.
Коплимяэ орет мне в ухо:
– Красный крест!
На какую-то долю секунды все у меня в голове путается, но я тут же овладеваю своими мыслями. С огромным облегчением опускаю карабин вниз.
Мы обгоняем мотоцикл, и я оглядываюсь назад. Вижу два побледневших лица. Понимаю, что мой карабин, который я все еще стискиваю изо всех сил, наш мощный мотоцикл и наша отчаянная скорость - от всего этого можно ошалеть.
Я не нахожу ничего лучшего, как улыбнуться тем, кого только что собирался убить.
Чувство у меня такое, будто с меня свалилась ужасная тяжесть.
Коплимяэ тоже смеется. Во вееь голос, всем существом.
Мы возвращаемся на шоссе и километров через десять догоняем свою роту. Автобусы стоят посреди дороги, выбегающей из леса на открытое место. Некоторые из бойцов сидят в кювете с винтовками наизготовку.
Что-то случилось.
Бандиты, говорят, стреляли из лесу. Ранили одного из наших. Командир роты приказал остановить автобусы и прочесать местность. Спрашиваю, в какую сторону ушли ребята, и бегу следом. Я мог бы остаться возле автобусов, а когда Мюркмаа вернулся бы, Доложить ему, что задание выполнено и бумаги честь честью доставлены в штаб. Да характер не позволяет, не могу усидеть на месте.
Но лучше бы я не торопился. Теперь на душе такая горечь, что послал бы всех подальше.
Свой взвод я разыскал довольно быстро. Примерно в километре от автобусов наши окружили два соседних хутора. Ребята направили меня к низким строениям, к которым, дескать, пошел Мюркмаа.
Добежал я до деревенской улицы и впрямь увидел людей. Возле плетня.
Присоединившись к ним, я услышал, как по другую сторону плетня, на крохотном хуторском дворе, Мюркмаа допрашивал парня моих примерно лет. Мюркмаа, злой и раздраженный, почти кричал на парня:
– Вы уклоняетесь от мобилизации, вы бандит! Почему у вас нет справки об освобождении от военной службы? Брюки по колено в росе! Куда вы бегали? Где спрятали оружие!
С крыльца дома какая-то старушка кричала испуганно, что Алекс работает на железной дороге и что перед уходом на работу он гонял скотину на пастбище.
Алекс переминался с ноги на ногу и не говорил ни слова.
Его брюки и босые ноги в самом деле были мокрыми. Из-под расстегнутого ворота белой домотканой рубахи выглядывала загорелая грудь. Льняная рубаха все время вылезала из штанов, и парень запихивал ее обратно под ремень. Но он был вконец перепуган, и руки плохо слушались его.