В разгаре лета
Шрифт:
Из прежних моих друзей - здесь только Аксель Ру-утхольм, поставленный за старшего над нами, людьми из стрелкового полка. Не могу придумать ему другого звания. В свое время он был политруком, в роте он тоже оставался политработником, но теперь, когда все наши подразделения раскидало, должности у людей тоже переменились. Вчера понадобилась помощь на отрезке Нарвского шоссе, и туда послали от нас сорок человек, назначив главным над ними Руутхольма. Наш взвод подчинили соединению пограничников, действующих в районе аэродрома и подчиненных в свою очередь военно-морской части. При всех этих перетасовках Ру-утхольм остается в глазах
С Мюркмаа я в последние дни не встречался. После отступления из-под Перилы он лишился должности командира роты. Рота его настолько уменьшилась, что ее соединили с другой, а самого Мюркмаа куда-то перевели. Однако я знаю, что Мюркмаа на меня нажаловался. Руутхольм сказал. И еще добавил, что я должен быть благодарен Ээскюле. Он прекратил расследование моего дела. Он и Аксель долго обо мне говорили. Ээскюла специально приходил к Руутхольму.
Чертовски жаль, что уже не могу сам поговорить с Ээскюлой. Его нашла пуля в овсах мызы Пенинги, где погибли также командир и комиссар нашего полка.
Теперь, после гибели, Ээскюла кажется мне очень близким человеком. Уж мы такие: пока человек не помрет, не умеем оценить его по-настоящему.
Нет с нами больше и Таавета Тумме, Его очень тяжело ранило.
Я своими глазами видел, как его ранило. Почти под самым Таллином. Четыре дня подряд мы вели непрерывные бои с немцами. После того как мы через Лехмьяский дубняк выбрались на Тартуское шоссе, нас опять собрали и поставили в оборону. До города оставалось, самое большее, километров пять-шесть. Рядом с нами занимали позицию моряки, и мы с Тааветом еще порадовались, что матросов тоже бросили против немцев.
Мы лежали с Тааветом в окопе, вырытом еще раньше горожанами, и чувствовали себя вполне уверенно. За пять дней нам еще не попадалось такой отличной позиции. Под Кивилоо и на мызе Пенинги приходилось совершать броски через открытое поле. Немцам всегда удавалось закрепиться на скрытых позициях, и мы становились для них прекрасной мишенью. На этот раз положение оказалось обратным.
После боя под Кивилоо мы держались с Тааветом вместе. Нам легко это удавалось, потому что после захлебнувшейся контратаки под Пенинги роты и батальоны окончательно утратили свое первоначальное формирование.
Еще не было восьми, когда началась артподготовка. Это Тумме мне объяснил, что орудийный обстрел вражеской обороны, которую собираются атаковать, называется артиллерийской подготовкой, - сам я этого не знал. Каждой нормальной атаке должен предшествовать орудийный огонь. С педантичностью бухгалтера Тумме перечислил мне разновидности артиллерийского огня: накрывающий огонь, истребительный, подавляющий, заградительный, методический.
Вокруг рвались немецкие мины. Несколько снарядов вонзились рядом в бруствер, выбросив фонтаны земли. Меня даже подкинуло воздушной волной, но только этим я и отделался.
Потом немцы пошли в атаку. Никогда я еще не видел столько вражеских солдат сразу. Вокруг свистят пули, а я не вижу, кто стреляет и откуда. Хорошо, если за несколько часов успеваешь заметить одного-двух лро-тивников. Но сейчас они шли на нас густой цепью, ведя огонь на ходу.
Я следил за ними и почти ничего не переживал. Ни волнения, ни страха, ни злобы. Все стало привычным. В голове шевелилась мысль, что, пожалуй, глупо нарываться
Совсем рядом кто-то из наших открыл стрельбу, и миг спустя пошел палить весь окоп. Но я медлил нажимать на спуск. Дистанция все еще казалась мне слишком большой. Тумме два раза выстрелил.
Бой становился все ожесточеннее.
Немцы несколько раз поднимались в атаку. Снаряды и мины сыпались на нас все гуще. Я опять подумал, что хорошо бы нас поддержали огнем корабельных орудий.
Мы стойко выдерживали натиск фашистов.
Таавета Тумме ранило совсем по-глупому, осколком нашего же снаряда. Первый защитный залп наших корабельных орудий или береговой батареи был неточным. Два крупнокалиберных снаряда взорвались прямо за окопом. Я услышал их нарастающий вой и с радостью подумал: наконец-то! Наверное, так же подумал и Та-авет, если он вообще обратил внимание на приближающийся со спины вой снарядов. К стрельбе мы привыкли. Снаряды пролетают высоко и разрываются в немецких окопах. Однако на этот раз вой внезапно оборвался и тут же два раза грохнуло. После того как пыль и дым рассеялись, я увидел, что Таавет упал лицом вниз. Я сразу кинулся к нему. Он был без сознания.
Еще два снаряда разорвались там же. Сам я не заметил - мне ребята потом сказали. Я искал санитара и не мог найти. Какой-то матрос дал мне пакет первой помощи, и я забинтовал, как сумел, Таавета, спина которого была разодрана вдоль. Кровь не останавливалась и пропитала всю марлю. Я был беспомощный, злой и несчастный. Взял Таавета в охапку и вынес его из-под огня. Он был легкий, невероятно легкий. Я нес его, словно ребенка. Через час мне удалось пристроить его в машину, которая должна была увезти в город раненых. Тучме не пришел в сознание, лицо его стало совсем белым, он истекал кровью. Выжил он или умер от потери крови, я так и не знаю.
Мы получили приказ перейти в контратаку, выбить немцев из Кадриорга и выбраться на склон Ласнамяэ. Несколько дней назад я счел бы такой приказ доказательством того, что мы переходим в наступление. Но теперь я понимаю, что наша цель - попросту замедлить продвижение врага и выиграть время. И все-таки на душе становится веселее.
Мы быстро добираемся до подножья Ласнамяэ. Нам не оказывают особого сопротивления. Над головами у нас, правда, свистят пули, но пролетают они вровень с верхушками деревьев. Немецкие пулеметы обстреливают не нас, а поливают очередями кого-то еще.
Подняться по Волчьему ущелью нам не удается. Нас останавливает огонь противника. Его пулеметы и автоматы строчат все непрерывнее. Вокруг начинают рваться мины.
К счастью, до нас доносятся разрывы и со склона Ласнамяэ. Это взрываются снаряды наших военных кораблей и маневрирующего на узкоколейке бронепоезда.
Во второй половине дня мы все-таки прорываемся на склон Ласнамяэ. Не по откосу Волчьего ущелья, а гораздо правее, возле домика Петра, там, где улица поворачивает и идет в гору. На известняковом выступе обнаруживаем матросов, не то опередивших нас, не то удерживающих эту позицию все время. Во всяком случае, это отчаянно упрямые, презирающие смерть парни, - они не теряют головы под ливнем пуль и минных осколков и об отступлении не думают.