В Розовом

Ван Сент Гас

(Джек отрывается от своей важной и полезной работы — плетения прекрасного каната из бумажной салфетки.)

Да, друга зовут Джек, но это другой Джек.

(У меня пробегают мурашки по коже. По ту сторону ресторанного окна ходят люди. Лето в самом разгаре, стоит жара. Воспоминания вдруг кажутся мне нереальными.)

Мне четырнадцать лет. Нашего учителя английского зовут мистер Кертис Кей. Он написал очень прогрессивный учебник под названием «Остановись, посмотри и напиши». А еще он умеет подражать птицам и показывает на уроках фильмы. Смотреть кино на уроке английского — почти сбывшаяся детская мечта о том, чтобы получать деньги за то, что смотришь телевизор.

Понемногу Кей увлекает учеников киносъемкой. Именно тогда я снимаю свой первый настоящий фильм. Точнее, мультфильм. Я рисую на перфорированном ацетате профиль мужчины викторианской эпохи. Перед ним вырастает цветок и щекочет его под подбородком. Мужчина откусывает цветок под корень. Тут камера дает вид сверху, и оказывается, что голова мужчины тоже растет из земли. Он человек-цветок. Смутные вариации на тему «кто успел, тот и съел» или «мы все одной почвы, ты и я». Сделать мультфильм мне помогает одноклассник по имени Пол.

Через два года Пол кончает с собой. Его бросила девушка, Мэри. Тогда мне казалось, что он отнесся к своей первой любви слишком серьезно.

В общем, я показываю свой первый кинематографический опыт одному знакомому. Там была даже звуковая дорожка — замедленная грампластинка на семьдесят восемь оборотов в минуту. Но знакомый переезжает на Лонг-Айленд и забирает мою единственную копию фильма с собой, чтобы похвастаться перед друзьями, какой я умный. Он собирался ее вернуть, но потерял. Так что не прошло и трех дней, как мой первый фильм канул в Лету. А запасной копии я не сделал. Черт, меня до сих пор это злит.

(Джек смеется. Злой он. И тут меня осенило…)

Джек, я понял! Пленка временна! Так же временна, как сама жизнь! У меня ее просто стащили и потеряли. Продолжительность жизни фильма сомнительна: он может потеряться, про него могут забыть или сама пленка порозовеет от старости. Кстати, опять розовый цвет, Джек! А стандартные произведения искусства так и лежат, если их не сожгут.

Маршалл Мак-Люэн говорит, что товары серийного производства в конце концов становятся более редкими, чем штучные, потому что их используют и сразу выбрасывают. Кинобизнес — такое же серийное производство, значит, фильмы тоже используют и выбрасывают.

А как фильм доходит до зрителя? Просто ужас какой-то! Тебе приходило это в голову? Сначала его держат в строжайшем секрете, чтобы никто не украл идею. Потом его рассылают по кинотеатрам и начинают показывать одновременно по всей стране. Зрители увлеченно его обсуждают: то есть кому-то он понравился, кому-то нет. Наконец под занавес его выпускают на видео. И все — о фильме забыли и больше не вспоминают, разве что одолеет ностальгия. Та же «Классика американского кинематографа» по кабельному телевидению — ностальгия, и больше ничего. Правда, я не говорю о настоящих любителях кино. Для них кино — это искусство.

(Глубоко копнул… Я впадаю в сентиментальность.)

Да, Джек, можно сколько угодно прыгать и кричать: «Это искусство!», но для основной массы фильм — дешевое развлечение, которое сначала используют, а потом безжалостно уничтожают. Как, наигравшись, топят щенка. Посмотрели — все, гуд бай. Сколько раз ты говорил: «А, я этот фильм смотрел»? Обычно это значит: «И больше не хочу». И ведь фильм мог тебе понравиться, но ты не станешь тратить время, чтобы посмотреть его еще раз. Люди дорожат своим временем и экономят его. Так, как понимают экономию.

Я надеюсь, что мои фильмы не пропадут. Но у меня даже нет надежных копий. Хранить их должны дистрибьюторы, которые платят мне деньги. Может, видеодиски все-таки позволят фильмам пережить человека.

Беседа

превратилась в монолог. Я слишком долго трепал языком и плакался. Во взгляде Джека я читаю, что я полный козел. Он смотрит на меня так, словно ждет: сейчас что-то случится. Странно: ведь мы сидим в ресторане второй час. Или третий.

Конечно, ничего не случится.

Голый Свифти в соблазнительной позе лежит у меня на кровати. Да, я иногда занимаюсь сексом. Он дразнит меня, потряхивая ягодицами, как умеет только он. Свифти высокий и мускулистый, с мощными щиколотками и запястьями, что мне нравится; у него темно-каштановые, почти черные, волосы; тело не слишком заросшее-по крайней мере грудь. Мне нравится его грудная клетка, она идеальных пропорций. Сильные плечи и руки. А на щиколотке большой давнишний шрам — памятка об одном неудачном прыжке.

Он ложится на спину, и я его трахаю, да, мы пользуемся презервативами, его соски отвердели, пушистые шарообразные яйца колеблются прямо у меня под пупком, его член источает запах, сводящий меня с ума, Свифти легонько трет его, и мы, задыхаясь от экстаза, кончаем одновременно (!).

Или он толкает меня, я падаю на спину, и мы меняемся ролями. Наверное, это и есть миссионерская поза для пар геев. А ведь когда-то мы и вправду были парой. Давным-давно. Мне его не хватает. Он никогда не звонит, вечно на своих прыжках. Видно, забыл меня. У него короткая память. А я тоскую. Я все помню, даже если он и не помнит. Но я выбросил в мусорку эти воспоминания, хотя нет, храню их в кладовке, нет, не в кладовке, на полке — до тех пор, пока он не вернется и не скажет «привет». Или пока у меня не начнется роман с другим молодым актером.

А вообще-то мы виделись не так уж давно. Он был у нас проездом вместе с цирком: это Спайк его увлек. Хоть он и не позвонил, мы пошли с ним поздороваться и пожелать удачи. Потому что мы все его любим: Спайк, Джей Ди, Джек, Мэтт и я.

Я говорю ему: если приезжает цирк, мы всегда приходим, город же маленький! Так что никуда не денешься. Он смеется: похоже, он и вправду рад нас видеть, или мне только кажется? Он не знает, что сказать, но нас много и есть кому поддержать разговор. Свифти задевает головой листья на дереве. У него хорошее настроение и много поклонниц. Они толпятся у циркового шатра, кричат и зовут его к себе. Когда он уходит, они предлагают нам двадцать долларов за каждый лист с дерева, под которым стоял Свифти.

Он сказал, что не знает, как относиться к такой популярности, потому что очень себя не любит. Свифти-то? Я и не знал, что он себя не любит. Печально… Мы посмотрели его эквилибристический номер (в белых лосинах) и не успели опомниться, как он поехал с цирком дальше, в следующий город, чтобы снова показать свой номер и обаять новых девушек. Вот так он теперь и живет.

Под крики канюков я топаю по пустынной и пыльной дороге на очередной просмотр. Я далеко от дома, на кинофестивале под названием «Фестиваль молодежи Соединенных Штатов Америки». На этот раз он проходит в Аризоне, в каком-то заброшенном городишке. Надеюсь заинтересовать кого-нибудь «ВЕЛИКИМ ЧЕРЕПОМ».

Как ни странно, без Джека и Мэтта тут тоже не обошлось. Правда, у нас разные пропуска. У них розовые, более дорогие, эксклюзивные, с правом посещения самых крутых вечеринок и спецмероприятий. На мой вопрос о том, как им удалось заполучить розовые пропуска, они отвечают уклончиво и туманно.

Как-то утром я попал на довольно странный (с моей точки зрения) фильм под названием «Рукопись, найденная в Сарагосе». Я опоздал, и когда вошел, какая-то женщина уже рассказывала предысторию фильма.