В русских и французских тюрьмах (современная орфография)
Шрифт:
О положении ссыльно-каторжных на Сахалине известно, в сущности, немного [47] . В 1879 г. в русских газетах появилось заявление, подписанное русским купцом, о безграничном произволе главноуправляющего островом. Тюремная администрация обвинялась в том, что она обкрадывает нищих арестантов. Доктор А. А. писал, в Октябре 1880 г. из Александровска: «Я назначен в Корсаковский госпиталь (на юге острова), но не смогу добраться до него раньше следующего июня… Мой товарищ ушел со службы… он не мог долее переносить совершающихся безобразий! [48] . Многозначительные слова, дающие русскому читателю возможность догадываться о правде, в особенности в сопоставлении со следующим: „Заведывающий колонией редко посещает казармы, да и то лишь окруженный вооруженными надзирателями. Начальник тюрьмы не осмеливается появляться среди арестантов“. Позднее, в петербургской газете „Страна“ было напечатано о проделках администрации на острове, открытых главным командиром русской тихо-океанской эскадры. Оказывалось, что в то время, как каторжане
n47
Писано в 1886 г.; с тех пор труды Чехова и Дорошевича пролили полный свет на Сахалинские порядки.
n48
«Порядок». 8 Сентября 1881 г.
Вышеприведенные разоблачение вызвали оффициальное расследование. Газеты торжествовали по этому поводу, но каковы были результаты этого исследование – осталось неизвестным. С тех пор, в прессе не появлялось никаких сведений о Сахалине, за исключением вышеупомянутой нами работы д-ра Петри. Переполнение Александровской тюрьмы, вероятно, достигает ужасающих размеров. Она была построена всего на 600 человек, но в 1881 г. в ней помещалось 1103 чел., а в 1882 г. – 2230 чел. Вероятно, были построены какие-нибудь временные казармы. Но можно себе представить, что должны представлять „временные казармы“ на Сахалине!
Из всего вышесказанного видно, что наибольшим затруднением для Сахалинской администрации является размещение каторжан и подыскание какого-либо занятия для тех, которые освобождаются от выполнение каторжной работы. Так как ни в России, ни в Сибири не имеется подходящего места для содержание каторжан, их высылают на Сахалин в увеличивающейся с каждым годом пропорции. В Сибири, после освобождение, они получают надел земли и некоторые земледельческие орудия; по истечении двух лет правительство слагает с себя всякую заботу о них. Но что делать с ними на Сахалине? Земледелие на острове, как мы видели, почти невозможно, поселенцам приходится буквально голодать и администрация вынуждена подвозить им пищевые продукты из России, подвергаясь всевозможному обычному риску. Так, напр., летом 1886 г., судя по заметке в полуоффициальной газете, выходящей во Владивостоке, груз муки, предназначавшийся для Сахалина, прибыл подмоченным и в нем завелись черви. По этому поводу было назначено, по обыкновению, „расследование“; но это „расследование“ мало поможет Сахалинцам, оставшимся без муки.
История Сахалинской „колонизации“ является повторением того, что мне пришлось наблюдать в 60-х годах на Амуре и Уссури; разница разве в том, что Сахалин находится в худших условиях. На Сахалине пуд ржаной муки самого скверного качества обходится в 4 руб.; цена эта удваивается, в случае недохватки в казенных складах, вследствие несвоевременной доставки или какой-либо другой случайности Таким образом, предполагаемые земледельцы, которые должны были вскоре снабжать тюрьму продуктами земледельческого труда и которые при более соответственной обстановке, пожалуй, могли бы достигнуть этой цели – при настоящем положении вещей должны быть сами спасаемы от голода. Да это и понятно, когда каждой семье удалось расчистить средним числом лишь 2/3 десятины – из-под болотистых лесов.
Одним из крупных преимуществ Сахалина, с точки зрение тюремной администрации, было то обстоятельство, что побег был обставлен чрезвычайными трудностями. Этим преимуществом Сахалин, действительно, обладает. В сущности, не самый побег – невозможен. В 1870 г. не менее 16 % всего арестантского население острова пытались бежать. Но громадное большинство из них было поймано туземцами, которые или убивали их, если захватили вдали от военного поста, или же приводили на пост, если думали, что за это получат должное вознаграждение. За каждого беглаго, захваченного в Сибири, туземцам платится казной по 10 руб., если его приведут живым и 5 руб., если его убьют. На Сахалине арестантов расценивают дешевле и в первом случае платят 6 руб., а в последнем – 3 руб., думая, что и такая расценка побудит нищих гиляков охотиться за беглецами. Они ведут эту „охоту“ самым варварским образом, особенно с тех пор, как Сахалинское начальство раздало им ружья. Д-р Петри рассказывает, что однажды гиляки встретили партию сектантов, принадлежавших к секте бегунов, религиозное учение которых понуждает их порвать всякие связи с грешным миром, находящимся во власти антихриста, и вести жизнь постоянных странников, не имеющих не только домов, но и никакой собственности. Их было 12 душ; у некоторых были на руках дети, и все они были убиты гиляками. Наиболее замечательной чертой характера этих злосчастных туземцев является отсутствие какой-либо злобы по отношению к беглецам: они отнесутся к беглецу самым лучшим образом, если последний даст им 3 руб. или что-либо равноценное. Но, если беглец не может заплатить требуемого выкупа, гиляки безжалостно убивают его, с целью получение „цены крови“, 3-х рублей, платимых тюремной администрацией. Когда выдача этой премии за человеческую жизнь была временно приостановлена, гиляки сами помогали беглецам. – „Что поделаешь“, – говорят Сахалинские ссыльные, – они сами голодают, а 3 рубля, да одежа с убитого – немалый соблазн для голодного человека».
И все же, побеги – многочисленны. Беглецы пробираются на юго-восток, хотя этот путь по горам и лесам чрезвычайно трудный и, добравшись до морского берега, они ждут там, пока завидят американское китоловное судно. Некоторые перебираются через Татарский пролив, который имеет всего 9 верст ширины у мыса Погоби, где зимой можно по льду перейти на материк, другие же, срубивши плот из 3-х – 4-х деревьев, пускаются в море. Шкуна «Восток» недавно встретила в проливе
«Назад, в Россию!» – такова мечта неустанно преследующая всякого ссыльного. Его могут сослать на Сахалин, но мысли его непрестанно обращены к западу и даже с Сахалина он будет всячески пытаться вернуться в свою родную деревню, увидать свою заброшенную избу. Система ссылки, очевидно, отжила свое время, если ссыльных приходится поселять на уединенном острове, с целью – предупредить побеги.
Мы надеемся, что, в более или менее близком будущем, ссылка в Сибирь будет прекращена. И чем скорее, тем лучше, ибо Сибирь велика, а бюрократическая фантазия беспредельна. Кто может поручиться, что завтра чиновникам не придет в голову устроить новые земледельческие колонии в Земле Чукчей или на Новой Земле и посвятить новые гекатомбы страдальцев, с единственной целью – дать нескольким чиновникам доходные должности?
Во всяком случае, бюрократические невежды в Петербурге, кажется, решили отказаться от выполнение фантастического плана, имевшего целью превращение Сахалина в уголовную колонию [49] . Судя по последним известиям, предполагается расширить Карийские тюрьмы и увеличить количество каторжан, ссылаемых туда, на 1000 чел.; предполагается также снова начать разработку Нерчинских серебряных рудников, работы в которых были приостановлены несколько лет тому назад. Как видите, в деле ссылки, как и во многих других отношениех, мы возвращаемся к тому положению вещей, какое было 35 лет тому назад, накануне Крымской войны.
n49
Все оставалось по-прежнему, покуда японцы не овладели Сахалином.
Глава VII Иностранцы о русских тюрьмах
Иностранцы, посещавшие Россию, если они обладали достаточной наблюдательностью, подмечали следующую характерную черту русской бюрократии. Русские чиновники хорошо знают недостатки своей бюрократической системы, знают её худшие стороны; да оно и не мудрено: они ведь сами являются составной частью этой бюрократии. Некоторые из них даже не скрывают этих недостатков, и открыто указывают в разговорах, в кругу друзей, на многоразличные недостатки русской бюрократии. Даже в оффициальных отчетах начальники отдельных ведомств не скрывают недостатков, замеченных ими среди своих подчиненных. Но стоит иностранцу зайти в гостинную, где за несколько минут перед тем русская администрация осуждалась самым беспощадным образом, чтобы теже критики хором начали уверять иностранца, что «конечно, наша администрация не свободна от некоторых мелких погрешностей, – но ведь и на солнце есть пятна; притом же Его Превосходительство N. N. уже принимает самые энергичные меры, чтобы сгладить последние следы тех погрешностей, которые, к несчастью, вкрались в администрацию при его предшественнике, генерале М. М.». Если же иностранец окажется корреспондентом какой-нибудь газеты и выкажет наклонность доверчиво делиться с читающей публикой своей страны теми сведениеми, которые он извлекает из частных разговоров, тогда те самые, кто был «беспощадным критиком» в кругу своих, постараются все представить иностранцу в самом розовом свете, всю русскую администрацию и, таким образом, постараются сокрушить тех «мстительных публицистов», которые разглашают заграницей то, что писалось в России этими же самыми чиновниками, но только для домашнего употребление. Мне хорошо знакомо было такое отношение в манджурской администрации, а равным образом и в русской – как в Иркутске, так и в Петербурге. Трудно найти, в самом деле, более поразительное изображение поголовного грабительства в рядах всей высшей администрации России, чем то, которое давалось в отчетах Государственного Контролера Александру ИИ-му, когда контроль впервые был введен в России. Но какой вопль негодование поднялся бы против того русского, который перевел бы эти отчеты и сообщил бы их содержание в иностранной прессе! – «Сору из избы не выноси!» – закричали бы все, так или иначе прикосновенные к бюрократическим сферам.
Легко можно себе представить, насколько затруднительно для иностранца ознакомление, при подобных обстоятельствах, с действительным положением такой отрасли администрации, как русские тюрьмы, в особенности если ему приходится вращаться исключительно в административных кругах, если он при этом не знаком с русским языком и если он не изучил русской литературы, относящейся к этому предмету. Если бы даже он был воодушевлен самым искренним желанием добраться до правды и не сделаться игрушкой в руках бюрократии, которая всегда рада найти удобный случай для своего обеление в иностранной прессе, то и тогда его путь был бы усеян всевозможными затруднениеми.