В С

Хартли Лесли Поулс

– Хотя, впрочем, откуда вам знать? Вы же- никогда понастоящему не понимали меня. А я не такой уж черный, как вы меня изобразили.

Он сделал паузу, и в груди Вальтера затлела искорка надежды.

– Вы никогда, ни разу не давали мне ни малейшего шанса, ведь так? А вот ядам вам - один-единственный, но все же шанс. Просто чтобы доказать, что

вы никогда не понимали меня. Ведь это так?

Вальтер кивнул.

– И вы еще кое-что забыли.

– Что именно?

– То, что когда-то я был ребенком, - ответил бывший полицейский.

Вальтер молчал.

– Значит, признаете это?
– угрюмо спросил Вильям Стейнсфорт.
– Так вот, если вы назовете хотя бы одну добродетель, которую пусть даже подсознательно ощущали во мне, хотя бы одну добрую мысль, которая, по вашему мнению, теплилась во мне, одну-единственную искупающую благодать характера...

– Да... и что тогда?
– голос Вальтера дрожал.

– Тогда я отпущу вас.

– А если я не смогу?
– прошептал писатель.

– Что ж. Тогда плохо дело. Тогда мы по-настоящему соприкоснемся друг с другом, а вы ведь догадываетесь, что это значит. Вам удалось отнять у меня одну руку, но другая-то осталась. Стейнсфорт - "Стальная Рука", вы ведь так меня называли?

Вальтер стал задыхаться.

– Даю вам две минуты на воспоминания, - проговорил гость.

Оба посмотрели на часы. Поначалу незаметное передвижение минутной стрелки буквально приковало к себе внимание Вальтера. Он смотрел на Вильяма Стейнсфорта, вглядывался в его жестокое, коварное лицо, которое всегда оставалось для него как бы в тени словно было чем-то таким, чего просто не мог коснуться луч света. Он в отчаянии копался в собственной памяти, стараясь из всех сил извлечь из слипшегося комка, в который она превратилась, хотя бы один спасительный факт. Но память его подвела.

"Я должен придумать хоть что-нибудь", - лихорадочно соображал он, и неожиданно его сознание прояснилось, высветив -

как фотографию - последнюю страницу книги о Стейнсфорте. Потом с волшебной скоростью мечты одна за другой перед его мысленным взором промелькнули все ее страницы- так ясно они сейчас виделись! С отчаянной, роковой убежденностью он понял: то, что ему теперь нужно больше всего на свете, он в ней не найдет. В этом дьяволе никогда не было и намека на добродетель. С непонятной, странной восторженной силой Вальтер Стритер подумал о том, что если-он и выдумает это единственное и спасительное для себя блага, то продаст дьяволу другую вещь, дороже которой у него ничего на свете не было - свою веру в добро.

– Мне нечего сказать тебе!
– закричал он.
– И из всего, что ты сотворил на земле, этот твой поступок - самый омерзительный! Посмотри, даже снежинки почернели от прикосновения к тебе. что же ты просишь сейчас, чтобы я заново создал твой образ, заново описал тебя? Но ведь однажды я уже сделал это! Сам Господь Бог запрещает мне произнести хотя бы одно доброе слово в твой адрес! Уж лучше умереть!

Вперед вылетела единственная рука Стейнсфорта.

– Умри!

Полиция обнаружила тело Вальтера Стритера распростертым на обеденном столе. Учитывая предысторию, они не исключали возможность убийства, хотя врач, производивший вскрытие, так и не смог сделать окончательного вывода о причине смерти.

Была, правда, одна ниточка, но, как показалось полиции, она вели в никуда. На стеле и на одежде покойника лежали хлопья тающего снега; струйки воды стекали по лицу и шее трупа, впитываясь в белье. Они даже каким-то образом попали ему в желудок и, возможно, явились причиной смерти, ибо, как показала экспертиза, содержали яд. Не исключалась, впрочем, и версия самоубийства. Но что это было за вещество, и откуда оно взялось, так и осталось тайной, поскольку, по отчетам, в день смерти писателя нигде во всей округе снег не шел.