В сельву виза не нужна
Шрифт:
И снова начинал молиться, а я, глядя ошалевшими глазами на мечущиеся черные тени, усилием воли сдерживал порыв присоединиться к Хуану.
Утром каньон и Пасть Дьявола уже не казались такими мрачными, хотя только при одной мысли о предстоящей ночи по спине пробегали мурашки.
Мы в основном питались пчелами. Эти насекомые, как осы и муравьи, водились вокруг нас в огромном количестве. Стоило утром выйти из палатки голым по пояс, как они в одно мгновение облепляли тело, покрывая его живой кольчугой. Я предположил, что их привлекала соль. Это открытие позволило изобрести простой и оригинальный метод добывания пчел.
Хуан отдавал предпочтение древесным червям и быстро приобщил меня к этому блюду. В отличие от жареных пчел, черви – деликатес местных аборигенов, в жареном виде они по вкусу напоминают кукурузные палочки. Пчелы, черви и вода – вот этим мы и питались в течение трех недель.
Мы проиграли, и это надо было признать. Мы не встретили Августино, мы не нашли его каньон, мы даже не окупили свои материальные и физические затраты несколькими граммами золота. Я поставил не на ту лошадку, и моя цель оставалась столь же далекой, как и в первый день прибытия в Ла-Пас.
Дорога назад была ужасна. Начался сезон дождей. Мокрые до нитки, оголодавшие, обессилевшие от голода и тяжелой физической работы, мы с трудом карабкались по скалам и прорубали дорогу сквозь колючие заросли. Полтора километра в день по такой «дороге» – это было еще очень хорошо.
Мы уже почти не разговаривали друг с другом. Говорить было не о чем. Никогда еще я не чувствовал себя таким слабым, никогда моя жизнь не казалась мне такой глупой и бессмысленной. Иногда на меня нападал приступ совершенно идиотского смеха, и я тихо хохотал, содрогаясь всем телом. Хуан даже не оборачивался. Апатичный, словно зомбированный, он машинально продолжал идти вперед, и уже ничто не вызывало его любопытства.
– У тебя есть семья, Хуан? – орал я ему в спину.
– Есть, – не оборачиваясь, отвечал он.
– А детишки?
– Есть.
– Сколько?
– Трое.
– А у меня нет ни жены, ни детей, ни мамы с папой. Один как перст. Живу сам по себе! А ты не знаешь, зачем я живу? Зачем мне этот глупый Августино? Зачем мне его дочь? Не знаешь?
– Не знаю.
– Вот видишь. И я не знаю. А напрасно. Надо бы знать. Надо… Да вот только… эта коряга мешает…
Я хватался руками за колючие ветки, ломал их, если они поддавались, и проталкивал свое исцарапанное, уставшее тело, упакованное в изодранную военную куртку, вперед. Вперед! Вперед!
На десятый или двадцатый день, как мы повернули назад, чувство голода притупилось, прекратились желудочные спазмы, но и резко упали силы. И земля перестала нас держать.
Сначала упал я. Карабкаясь по склону над рекой, я схватился за толстое дерево, которое оказалось насквозь прогнившим. Гигантский ствол легко накренился и выскочил из земли. Не успел я опомниться, как услышал в ушах свист и почувствовал в животе пустоту.
Я летел метров двадцать вместе с рюкзаком и карабином, ломая на своем пути ветви и лианы,
Я упал спиной вниз, на рюкзак, и тот принял на себя всю силу удара, что спасло мне жизнь.
Хуан звал меня, я хорошо слышал его голос, но не смог сразу ответить. Придя в себя, я несколько минут неподвижно сидел верхом на рюкзаке, подперев руками голову.
Справа и слева от меня устремлялись ввысь отвесные стены, впереди блестела зеленая поверхность омута, сзади ревел водопад, а перед ним, в зарослях, красным пятном проглядывал какой-то предмет. Это была живописная, удивительной красоты ловушка.
«Куда меня, идиота, занесло? – подумал я, с трудом ощупывая свое тело. – Когда, в конце концов, жизнь накажет меня с такой силой, чтобы я стал ценить и беречь ее?..»
Я попытался ухватиться руками за ветки кустарника, растущего на склоне ущелья, и подняться по стене, но куст легко вырвался с корнями, увлекая за собой несколько увесистых булыжников.
Пришлось снять рюкзак и поискать вокруг высокое и тонкое дерево, которое можно было использовать как шест. Раздвигая руками кусты, я пошел к водопаду, не сводя глаз с красного пятна, и чем ближе я к нему подходил, тем больше убеждался в том, что этот предмет – творение человеческих рук.
Преодолев еще одну преграду из плотных колючих зарослей, я вышел на маленькую прогалину и замер посреди нее с открытым ртом.
Над моей головой, метрах в пяти, на крепких стволах огромного дерева, которое каким-то чудом вымахало до таких размеров в этой аномальной зоне, висели покореженные и изуродованные останки фюзеляжа маленького вертолета, а под ним – обломки лопастей, лыжи-шасси, дверца без стекла, полусгнившее кожаное кресло. Запутавшись в проводах и ремнях, под фюзеляжем, словно марионетка, висел покойник и улыбался мне, раскрыв оголенную до кости челюсть.
Несколько минут я рассматривал то, что осталось от вертолета и его пилота после катастрофы. Похоже, что упал он не меньше полугода назад, так как трава и тонкие побеги успели прорасти через оконный проем в дверце, а покойник истлел почти до костей. Но, возможно, я ошибался. При такой влажности и температуре все разлагается намного быстрее.
Я обошел место катастрофы, стараясь не заходить под фюзеляж, который мог свалиться мне на голову в любой момент. Пилот был когда-то одет в синтетический спортивный костюм и кожаные кроссовки. Влага и тепло их тоже не пощадили, и от одежды остались лишь лохмотья. Через грудь, наискосок, к нему была прикреплена сумка, сохранившаяся намного лучше, чем ее хозяин.
Я думал только о еде. Вполне возможно, что внутри фюзеляжа, в бортовых ящиках, остались консервы.
Я вернулся к месту своего приземления. Хуан все еще звал меня, и я откликнулся. «Немного террорист» замолк, и надолго, будто испугался моего голоса. Так, собственно, и было.
– Ты разве жив? – спросил он сверху.
– К несчастью, да.
– А это правда ты? – не то шутя, не то серьезно спросил он, наверное, пытаясь высмотреть меня среди плотной листвы.
– Клянусь богом, – ответил я, все еще рассматривая неприступную стену. – И ты в этом убедишься, если скинешь мне веревку.