В семнадцать мальчишеских лет
Шрифт:
— По местам, товарищи! — прокричал Ковров и взмахнул рукой, показывая на окна.
Ковров провел Когтева к себе в кабинет и показал расчерченный линиями лист бумаги. Это был план подъездных путей златогорской станции. Тупик, занимаемый чехословацким эшелоном, был обведен красным карандашом.
Ковров и Когтев склонились над листом.
А за окнами еще полчаса бушевала буря звуков, будто ей предстояло разбудить весь Урал…
Глава 13
Тревожный гудок
Да,
После заседания Совдепа Ковров разослал телеграммы, отправил гонцов во все городки и поселки, которых немало было вокруг Златогорья. К полудню повсюду в горах воздух всколыхнулся от тревожного напева гудков. Их гулкие голоса перекатывались среди горных вершин, достигали бескрайних дремучих лесов, рокотали в темных и мрачных ущельях, среди мшистых скал и каменных отрогов.
В этот прозрачный день конца мая загудел и гудок Мисяжского механического завода. Сергей помнит, как все началось. Он услышал гудок, когда еще нежился под дедовым тулупом на сеновале. Звук был непрерывным и непривычно однообразным. Казалось, ему не будет конца.
Сережа приподнял голову и посмотрел в проем. В горной котловине лежал освещенный солнцем Мисяж. На обширном заводском дворе над котельной клубилось облачко пара. Оно становилось все больше, росло на глазах. Тревога!
Сережа тут же принялся будить брата. Но Витя никак не хотел просыпаться.
— Не балуй! Кому говорят! — бормотал тот сонным голосом.
Сережа стащил тулуп, Витя поджал ноги, свернулся клубком. Но утренний холодок обдал его, он очнулся. Сережа видел, как брат морщится, пытаясь открыть слипающиеся глаза.
— Гудок! Витька, проснись! Тревогу гудят! — чуть не плакал Сережа.
Слово «тревога» произвело магическое действие. Витя сразу сел, прислушался:
— Верно, гудит. Давно?
— Давно. Бужу, бужу, а ты как бревно.
— Ступай-ка, Ивана Карлыча разбуди!
Витя стал поспешно одеваться, а Сережа отправился в комнату Балтушиса. Тот уже прицеплял к поясу маузер.
— Доброе утро, малыш! Мой адъютант еще спит?
— Вас ждет, Иван Карлыч.
— Отлично! Тогда мы можем отправляться.
Сережа и Анна Михайловна вышли проводить их за ворога. Вот и опять уходит Виктор…
— Вы уж за ним присмотрите, Иван Карлыч, — сказала она Балтушису.
Хотя сын часто уходил с Балтушисом, но мать к этому никак не могла привыкнуть и всегда просила присмотреть за ним.
— Зачем об этом просить? Он всегда со мной, — ответил тот, вскидывая за плечи вещевой мешок. — Шагаем, Вийтя!
Они были уже в переулке, когда Сережа заметил, что Балтушис что-то сказал брату, а тот повернул обратно. Подбежал к матери, торопливо обнял, поцеловал, потом поерошил Сережину голову и пробурчал:
— Мать-то слушайся! Смотри у меня!
Витя поерзал плечами, поправляя вещевой мешок и винтовку, и опять зашагал к поджидавшему Балтушису.
— К ночи-то, чай, вернетесь? — крикнула им вслед Анна Михайловна.
—
Гудок не умолкал ни на секунду. Улицы пустынны — не по душе мисяжским богатеям красногвардейские тревоги. Окна плотно прикрыты ставнями, кажется, вымерло все в богатых домах. То тут, то там группы вооруженных людей — красногвардейцы направляются к штабу.
Штаб гудел, как улей. Бойцы сидели на тротуаре, крыльце, толпились в комнатах. Балтушис сразу ушел в кабинет к председателю Совдепа Сорокину, где заседал партийный комитет большевиков.
Вскоре Балтушис вышел и послал Витю на завод с приказом прекратить подачу тревожных гудков. Когда Витя вернулся, в просторном караульном помещении, занимавшем весь нижний этаж здания Совдепа, уже шло красногвардейское собрание. За конторкой с перильцами, которой в свое время пользовался купец Талалакин для подсчета барышей, стоял председатель Совдепа Сорокин и докладывал об обстановке. Из Златогорья получена телеграмма, чехи готовят восстание. Златогорские пролетарии просят помощи. Они собрались разоружить чехословаков, а своих сил маловато.
— И наши туда же глядят! — крикнул кто-то.
— Верно! Тоже эшелон в тупике стоит, пулеметы нацелены.
— Офицерье подбивает, известно…
— Тихо, товарищи! — крикнул Сорокин. — Про чехов на нашей станции сведения такие: они на родину хотят, в наши дела путаться не желают. Может, офицерье и не прочь что-нибудь затеять, да солдаты против. А в Златогорье — дело другое: приказ командования перехвачен. Вот и давайте решать: будем помогать златогорцам или оставим их одних отбиваться?…
— А как комитет решил, товарищ Сорокин? — спросил один из пожилых красногвардейцев.
Сорокин осмотрел всех спокойным, изучающим взглядом. Потом не торопясь проговорил:
— Комитет решил так: летучему отряду в полной боевой готовности выступить в Златогорье. Резервный отряд остается здесь для охраны города. Маловато бойцов в отряде, да будем надеяться, что пока ничего не случится…
— А раз партейные так решили, то и говорить не об чем! — решительно сказал красногвардеец, выбросив окурок в окно. Он встал и закинул винтовку за плечо.
— Правильно! В Златогорье Советы свалят — нам несдобровать!
— Значит, так и решим — идем в Златогорье? — спросил Сорокин.
— Идем! Идем! — отозвались красногвардейцы.
— Принимай команду, Иван Карлыч! — сказал Сорокин.
К конторке подошел Балтушис и во весь голос скомандовал:
— Отряд! Стано-овись!
Витя выскочил и первым выбежал на площадь. Сердце сильно билось. Поход в Златогорье — не чета тем будничным красногвардейским делам, в которых ему приходилось участвовать до сих пор: караульная служба, разоружение приезжающих с фронта казачьих групп, обыски в домах богатеев, учебные стрельбы за городом. Предстоит боевая операция, и Витя гордился тем, что будет ее участником.