В середине жизни. Юнгианский подход

Стайн Мюррей

Состояние истощения и изнеможения является предсказуемым моментом в переживании лиминальности середины жизни. В «Одиссее» это состояние предваряет появление Гермеса. Не зная, где они находятся и что они найдут на этом незнакомом острове, Одиссей обращается к своим товарищам: «Слушайте слово мое, хоть и много пришлось уж страдать вам! Нам совершенно, друзья, неизвестно, где тьма, где заря здесь, где светоносное солнце спускается с неба на землю, где оно снова выходит. Давайте размыслим скорее, есть ли нам выход какой?» (X: 189–193).

Где находится остров, к которому прибыли эти люди, и что он собой представляет? Вне сомнения, он не находится в границах «нормального» мира. Его ландшафт мифический, и владеет им скучная богиня Цирцея. Кереньи комментирует эти строки в «Одессее» и размышляет о многозначности местоположения ее острова:

«В мифологическом восприятии форм ландшафта коренится особая причина, по которой греки верили, что опознали остров Цирцеи… недалеко от западного берега Италии, где сегодня находится гора Цирцеи (Monte Circei). Это место соединяется с материком болотистой тропой, которая до осушения болот

называлась Понтийскими болотами. Ранее это место отделялось от материка болотом и, соответственно, являлось уединенным островом. Ландшафт этого места, окруженного морем и болотом, где мысы еще были покрыты лесами, когда я здесь побывал, произвел на меня настолько чарующее впечатление в лунном свете, что великая архаическая Богиня, чей силуэт мы обнаруживаем вокруг Цирцеи при чтении «Одиссеи», могла вполне чувствовать себя здесь как дома».

(Kerenyi, 1979, р. 6–7)

Кереньи воспринимает Цирцею как поблекшую версию «той великой архаической Богини», комбинации Афродиты и «Повелительницы диких животных», которая также известна как Ближневосточная Великая Богиня. В этой области архетипического женского оказывается Одиссей в решающий момент его лиминальной одиссеи, и с этой Богиней теперь ему придется иметь дело.

Если рассматривать эпизод с Цирцеей как сновидение мужчины, который проходит стадию лиминальности середины жизни, мы можем избежать опасности застрять на уровне поверхностных параллелей с сознательным переживанием. Мы используем более глубокую герменевтику, которая позволит выявить динамику личного и коллективного бессознательного, а тем самым – и «общее бессознательное ядро смысла», архетипический аспект, который лежит в основе этих параллелей. Надо сказать, что рассматриваемый эпизод естественным образом подходит для этого уровня интерпретации благодаря магическим трансформациям, которые происходят на подвластной Цирцее территории. Подобные трансформации формы столь же известны в сновидениях, сколь они кажутся странными нормальному бодрствующему сознанию и здравому смыслу. Поэтому текст сам требует интерпретации на уровне бессознательного процесса. Наконец, этот вид интерпретации помогает избегать грубо моралистических наблюдений и размышлений, которые неизбежно затемняют более тонкие психологические значения подобных событий. Поэтому я поставлю вопрос следующим образом: что говорит эпизод с Цирцеей о состоянии психики на стадии лиминальности середины жизни? Как действует Гермес в качестве покровителя и что означает его помощь в психологическом отношении в этот критический период испытаний на переходной стадии?

Юнгианская интерпретация сновидений (Jung, 1969, § 561) обычно начинается с поиска в ситуации сновидения первого ключа к разгадке бессознательного содержания, которое в нем заключается. По мнению Кереньи, в тексте эпической поэмы эпизод с Цирцеей помещен в сферу «великой архаической Богини», Ближневосточной Матери-Богини и Богини Любви, и потому он формирует еще одну связь в целой серии сновидений, изложенных в «Одиссее», – в серии встреч Одиссея с архетипическим женским. Но этот момент в странствии Одиссея, когда он встречается и общается с Цирцеей, имеет особое значение. Его символизм равнозначен тому, что Юнг часто называет возвращением к матери (Jung, 1970а, § 351ff), моментом процесса индивидуации, который обычно наступает в середине жизни, когда констеллируются темы раннего детства, симбиотического единения с матерью и повышенной потребности в заботе и психологической близости, которые отражают интрапсихическую потребность Эго-сознания в восстановлении связи с источником (материнским), бессознательным. То, что по ошибке может быть принято только за регрессивную тягу к оральности и слиянию с матерью (или с символом матери – носителем этой проекции), в действительности указывает на необходимость выработки нового вида отношений с бессознательным, которое появляется в виде контрасексуальной фигуры (символически или в проекции) Анимы в мужчине, Анимуса в женщине. Эпизод с Цирцеей изображает опасности, присущие этому спуску в бессознательное, а также вознаграждение и обновление, которые могут быть получены в случае успешного прохождения через эти неспокойные воды. Но успех этого предприятия, как свидетельствует рассказ, зависит от своевременного покровительства и помощи со стороны другой фигуры бессознательного – Гермеса.

Как далее говорится в рассказе, уцелевшие проводят два дня на берегах острова Цирцеи, а затем приступают к его обследованию. Одиссей остается на корабле, а другие отправляются в глубь острова. Вскоре они обнаруживают дворец и слышат «прекрасно поющую в доме Цирцею. Около стана ходя, нетленную ткань она ткала – тонкую, мягкую» (X: 221–222). Не подозревая ничего худого, голодные мужчины принимают великодушное предложение Цирцеи зайти к ней во дворец. «Сыра, зеленого меда и ячной муки замешала им на прамнийском вине и в напиток подсыпала зелья» (X: 234–235). Они не знали о подмешанном «зелье», которое заставило их «забыть о милой отчизне» (X: 236). Утолив их голод, Цирцея внезапно ударяет каждого длинным жезлом, превращает всех в свиней и загоняет в загон. Таким образом путники, разум которых остался прежним, обретают тела свиней. Только один Еврилох, недоверчивый юноша, оставшийся ждать снаружи, потому что он заподозрил худое, избегает этой участи и мчится сообщить Одиссею о злополучной доле товарищей. Он пытается убедить Одиссея поднять паруса и бросить друзей, но тот отказывается делать это и отправляется на поиски товарищей в надежде спасти их от унизительного свинского состояния. По пути к дворцу Цирцеи Одиссей встречает Гермеса, «похожего на юношу видом, с первым пушком на губах, – прелестнейший в юности возраст!» (X: 278–279). Далее следует такая беседа:

«Куда по горам ты бредешь одиноко,Здешнего

края не зная? Товарищи все твои в хлевеГусто теснятся, в свиней превращенные зельем Цирцеи.Или, чтоб выручить их, сюда ты идешь? Уж поверь мне:Ты не вернешься назад, останешься тут с остальными.Но не пугайся. Тебя от беды я спасу и избавлю.На! Иди с этим зельем целебным в жилище Цирцеи.От головы твоей гибельный день отвратит оно верно.Все я тебе сообщу, что коварно готовит Цирцея.В чаше тебе замешает напиток и зелья подсыплет.Не околдует, однако, тебя. До того не допуститСредство целебное, что тебе дам я. Запомни подробно:Только ударит тебя жезлом своим длинным Цирцея,Вырви тотчас из ножен у бедра свой меч медноострый,Ринься с мечом на Цирцею, как будто убить собираясь.Та, устрашенная, ложе предложит тебе разделить с ней.Ты и подумать не смей отказаться от ложа богини,Если товарищей хочешь спасти и быть у ней гостем.Пусть лишь она поклянется великою клятвой блаженных,Что никакого другого несчастья тебе не замыслит,Чтоб ты, раздетый, не стал беззащитным и сил не лишился. —Так сказавши, Гермес передал мне целебное средство,Вырвав его из земли, и природу его объяснил мне;Корень был черен, его цветы же молочного цвета."Моли" зовут его боги. Отрыть нелегко это средствоСмертным мужам. Для богов же – для них невозможного нету».(X: 281–306)

Следуя этим указаниям Гермеса, Одиссей действительно устанавливает плодотворные отношения с Цирцеей и добивается освобождения своих товарищей от чар. На острове Цирцеи путники провели год, в конце которого стали беспокоиться о том, что им пора возвращаться домой. От богини они получают указания относительно следующего этапа их странствия: они должны отправиться к Аиду и там обратиться к слепому провидцу Тиресию, который «все про дорогу расскажет, и будет ли долог путь к возвращенью домой» (X: 539). Услышав ужасные новости, путники «сели на землю, и рыдали, и волосы рвали. Не получили, однако, от слез проливаемых пользы» (X: 567–568).

Эпизод с Цирцеей отображает классическую картину индивидуации середины жизни: встречу с Анимой (Цирцеей) которая приводит к сознательному установлению отношений с этой фигурой с последующим спуском в лиминальность (Аид), и встречей с фигурой старого мудреца (Тиресия). На данный момент, однако, мои размышления касаются Цирцеи, того вида угрозы, который она представляет, и того вида помощи, которую предлагает Гермес, чтобы обратить эту угрозу в ключевую возможность дальнейшей индивидуации.

«Кризис середины жизни» является предметом защитного юмора, потому что он пугает, часто несет на себе печать сильного проявления либидо, которое стимулируется регрессией. Острая и напряженная эмоциональность, трогательная задумчивость, резкая импульсивность – состояния ума и чувств, паттерны поведения, которые обычно в большей степени ассоциируются с подростками и малыми детьми – нарушают деятельность «нормального» Эго-сознания взрослого человека. Взрослые не должны поступать и чувствовать подобным образом. На стадии лиминальности середины жизни такие мнимодетские и подростковые эмоциональные паттерны могут укорениться и казаться более компульсивными и иррациональными, чем в детстве. «Ах, этот кризис середины жизни» – такое ироническое, оборонительно снисходительное замечание делают в адрес магнатов, которые ездят на спортивных машинах и бросают своих жен ради длинноногих молоденьких секретарш, или в адрес успешных и известных врачей, которые вызывают возмущение общественности близостью с медсестрами, не намного старше их дочерей, или о домохозяйках, живущих в пригородах, которые влюбляются в инструкторов тай-чи или водителей автобусов. Все это подрывает социальные основы, кажется иррациональным и ужасным, потому что подобное могло случиться и с вами!

Юнг сформулировал свою теорию Анимы и Анимуса, архетипических структур, лежащих в основе вторжения либидо, в возрасте между 37 и 43 годами, с 1912 по 1918 гг., в годы написания «Конфронтации с бессознательным», когда сам переживал период лиминальности середины жизни (Jung, 1961, р. 170–199). Его взгляды на этих архетипических даймонов (daimons) и их непреодолимую власть над сознанием сформировались совсем не в результате наблюдений за подростками или на основе объективных научных исследований. Они глубоко коренились в его напряженных переживаниях анимы и аналогичных переживаниях взрослых, с которыми он вел тогда аналитическую работу. Способность анимы и анимуса соблазнять, привлекать и очаровывать, проявляемая в переживаниях эмоционально насыщенного сюжета больших сновидений, в навязчивых фантазиях об авантюрных и романтических приключениях или в отношениях с людьми, которые воплощают эти бессознательные фигуры и несут их спроецированные образы, формируется под воздействием настоятельного побуждения соединить пару психологических противоположностей. Действенность такого взгляда на объединение заключается в гарантировании глубочайшего из того, что можно вообразить, психологического исцеления. Но это настоятельное стремление соединиться с человеком, который воплощает в себе задушевного друга, заключает в себе также способность к созданию захватывающих иллюзий и самообмана. Таким образом возникает способность творить чудеса с восприятиями эго-сознания. Анима – это Майя, созидательница фантазий и иллюзий (Jung, 1959b, § 20ff), и в своей руке она держит жезл Цирцеи.