В середине жизни. Юнгианский подход
Шрифт:
В этой области «уже не классифицированных и еще не классифицированных» персон мы обнаруживаем утрату личной идентичности и соединение образов могилы и чрева: образы трупов и призраков идут вместе с образами эмбрионов и неофитов. Однако теперь акцент делается на смерти и разложении. В вышеприведенной цитате из работы Тернера встречается интригующее предложение из труда Стобея: «инициация и смерть соответствуют друг другу дословно и предметно». Образы смерти и разложения удивительно подходят к тому, что происходит во время инициации и переживания лиминальности. Рассматривая греческий образ Гадеса, радикальный образ смерти и мертвых, мы видим суть этого переживания. В этом отношении миф и религия могут оказаться более полезными,
Тернер несколько раз ссылается на обряды и инициации, которые были неотъемлемой частью Элевсинских и Орфических мистерий в Греции. Орфизм, как религиозная философия и практика, указывает путь к внутреннему видению лиминальности и перспективе, которую она предлагает. Учения орфизма представляют отношение к жизни и смерти, которое отражает суть видения лиминальности, также представленной образом царства Гадеса. Практикующий орфик смотрел на жизнь и на вполне сознательное переживание изнутри переживания лиминальности. Нильссон (Nilsson, 1969) отмечает, что орфизм инвертировал категории жизни и смерти в том виде, как их понимал Гомер, и даже сегодня они должны бы пониматься посредством «нормального» восприятия, «нормальных» концепций жизни и смерти, с помощью здравого смысла. Он пишет:
«… Платон упоминает учение, согласно которому тело является могилой души, где она лежит похороненной во время жизни, и добавляет, что орфики называли ее так потому, что душа заперта в теле как в тюрьме. Гомерово представление о живом теле как самом человеке и души как бледной, безжизненной тени вывернуто наизнанку полностью. Почему стало возможным подобное полное выворачивание, можно понять из фрагмента труда Пиндара. Тело, говорит он, подчиняется могущественной смерти, но душа бессмертна, так как только она исходит от богов. Душа, продолжает он, спит, когда конечности действуют, но когда люди спят, она показывает будущее в сновидениях. Это означает, что, поскольку сновидения посылаются богами и душа является божественной, душа должна освобождаться от ограниченности тела для восприятия божественного, т. е. сновидений. Похожее воззрение встречается и в рассказах о необычных людях, чья душа свободно парила, пока тело лежало в трансе…».
Орфическое учение о переселении душ также отражает лиминальное переживание и ощущение психической реальности. Когда душа покидает тело, в котором она обитает во время жизни, она входит в сферу бестелесного существования, где продолжает жить до тех пор, пока – для дальнейших испытаний или наказания – не будет вновь отправлена в другое тело. Переселение души представляет процесс ее проверки и очищения, и этот процесс заканчивается, когда душа освобождается от цикла перерождений, потому что в течение трех последовательных перевоплощений она воздерживалась от совершения греха. Душа существенна, тело несущественно. «Произошла инверсия этой жизни и другой, – обобщает Нильсон, – и этим мы можем объяснить парадокс, что тело – могила души. Когда тело умирает, душа освобождается и отправляется в другой мир. Когда душа вновь отправляется в этот мир, она оказывается в тюрьме тела» (Nillson, 1969, р. 25).
Орфизм как религия лиминальности показывает, насколько осязаемой становится душа во время лиминальности, и при усилении ощущения психической реальности ослабевает ощущение важности материального мира. Валентность объектного мира убывает по мере возрастания силы и яркости переживания психологической реальности – сновидения, образа из сферы бессознательного, ощущения «тонкого тела», которое отражает психику
Тернер дает содержательный комментарий к возможной культурной функции лиминальности: «У нас нет возможности узнать, ограничивались ли примитивные инициации сохранением традиционных знаний. Быть может, они также формировали новое мышление и новые традиции» (Turner, 1967, р. 97). Его предположение, что в период лиминальности может формироваться что-то новое и что лиминальность представляет период глубокой, хотя нередко и неясной креативности, могут подтвердить на индивидуальном уровне многие психотерапевты, которые работали с индивидами в период лиминальности середины жизни. Лиминальность становится чревом после того, как она была могилой.
Эпизод со «странствием в Гадес» в «Одиссее» ясно демонстрирует и развивает эту идею. Гадес – место мертвых, но Одиссей обретает здесь два аспекта знания, которые должны оказать серьезное влияние на остальную часть его жизни: отрицательный аспект – он получает точное знание пределов, и положительный – он обретает долгосрочную жизненную задачу. Эта комбинация, знание пределов и утверждение в жизненной цели и задаче составляет суть знаменательного исцеления от переживания лиминальности в середине жизни. Она является продуктом инициации, и на ней основывается будущее ощущение идентичности и цели человека.
В конце эпизода с Цирцеей Одиссей со своими спутниками сталкивается с ужасной задачей плавания в Гадес, чтобы посоветоваться с Тиресием о том, как им добраться домой. Последовательность фигур от Цирцеи до Тиресия психологически толкуется как движение от Анимы (которая, как говорит Юнг (Jung, 1961, р. 191), «устанавливает связь с общностью мертвых; ибо бессознательное соответствует мифической стране мертвых, стране предков») к мудрому старцу – фигуре, олицетворяющей мудрость и «высшую интуицию» (Там же, р. 183).
Тиресий символизирует мудрость. Ослепленный Великой Богиней Герой за то, что стал на сторону Зевса в споре о сексуальном удовольствии, Тиресий получает «второе зрение» – способность видеть то, что скрывается под поверхностью, невидимое и бессознательное для других. Его знание есть знание бессознательного. (Именно Тиресий открыл истину об Эдиповом осквернении.) Эта фигура представляет знание бессознательных паттернов и фактов; его видение направлено на невидимое, психику.
Тиресий являет собой фигуру, эквивалентную той, что была описана Юнгом в автобиографии как Филемон:
«Именно Филемон научил меня относиться к своей психике объективно, как к некой реальности.
Беседы с Филемоном сделали для меня очевидным различие между мной и объектом моей мысли. А поскольку он являлся именно таким объектом и спорил со мной, я понял, что есть во мне нечто, объясняющее вещи, для меня неожиданные, которые я не готов принять».
Через образ Тиресия или Филемона самость обращается к тем, кто осмелился отправиться к центру лиминальности.