В сетях злосчастья
Шрифт:
Однако вскоре его начали осаждать мысли, что ему придется как можно скорее освободиться от чар этого прелестного создания, позабыть обо всех впечатлениях, которые, как капли живительной влаги, помимо его воли и желания проникали в его окаменевшее сердце. Они вели натянутый разговор о совершенно безразличных вещах, прислушиваясь больше к интонациям, чем к содержанию слов. Но вот настал момент отъезда. Пани Заброцкая подошла к Якубу и пригласила его на обед к ним в Радостов. Взоркевич под предлогом необходимости выплатить жалованье уехал домой. В Радостов на обед поехали его жена и Кубусь. Все три дамы заняли места в
Старый пан Заброцкий принадлежал к числу помещиков, которые на все дела, да и на весь мир смотрят со своей колокольни. Вести с ним любезный разговор очень трудно, особенно таким бесприютным беднякам, как Кубусь. Заброцкий с нарочитым подобострастием спросил Кубуся об его общественном положении и роде занятий, но как только услышал, что тот потерял службу, сразу переменил тон и, пренебрежительно посапывая, — от чего перед тем он не без труда удерживался, — учинил ему уже форменный допрос.
— Что же вы намерены предпринять в дальнейшем?.. Ведь найти заработок сейчас чертовски трудно… Эхе — хе, молодой человек!
Кубусь совершенно не представлял себе, что он намерен предпринять не только в дальнейшем, но и в самое ближайшее время, однако храбро сказал:
— Я, сударь, найду еще лучшую службу!
— Вот как… Тоже в банке?
— Нет. Думаю перейти на железную дорогу.
— Хорошая мысль, прекрасная мысль… По нынешним временам место начальника станции — это не шутка. Никакая служба в имении не даст вам такого заработка, как должность начальника станции или, еще лучше, кассира, особенно на товарной станции.
Молодой Заброцкий не принимал никакого участия в разговоре. Он надменно хмурил брови, раздувал ноздри и рассматривал костюм Кубы.
— Разве на железной дороге так легко получить работу? — опросил старик. — Ах, боже мой! Уж эти русские, скажу я вам… Если бы мне для моего балбеса удалось раздобыть местечко хоть какого-нибудь помощника кондуктора в товарном поезде, я бы дорого дал за это…
При этом он даже не смотрел на сына, так что Кубусь мог только догадываться, что речь идет о молодом франте.
— Вы, отец, снова взялись за меня, — вспыхнул пан Зигмунт. — Черт возьми! Сколько раз я вам говорил, чтобы вы меня не трогали, оставили наконец в покое!
— Ведь этот оболтус, сударь, уже лысеть начинает, — невозмутимо продолжал пан Заброцкий. — Бегает за девками по всему селу, понимаете, по всему селу, и с тех пор, как его вышвырнули из третьего класса, он и в ус не дует…
— Не надо было жалеть денег на взятку Шульцу, он бы меня тогда не срезал по латыни! — закричал пан Зигмунт. — Вы сами, отец, виноваты!
— Позвольте спросить, сударь, где же вы думаете устроиться на службу, на какой дороге?
— На петербургской, — брякнул Куба наобум.
— Похвальное намерение, очень похвальное…
Коляска стала подниматься в гору и подъехала к крыльцу дома в Радостове. Навстречу выбежала маленькая тощая женщина, некрасивая и пожилая. Кубусь вскоре узнал, что это панна Тугенд, бывшая
— Почему это Тугендка вырядилась сегодня в такую коротенькую юбочку? Не слишком ли она спереди коротка? Ой — ой — сй… Хорошо, если меня глаза обманывают… — изрекал он однообразно, пока гувернантка вертелась около стола, разливая суп…
Злополучная старая дева густо покраснела и проглотила набежавшую слезу. После нее старикашка взял в оборот своего зятя.
— Что это, — обратился он к пани Наталье, — говорят, Вицусь обижен на меня, грешного, за то, что я не выплачиваю ему твоего приданого. Не ездит ко мне, брезгует, наглец, моим хлебом — солью. Ну, пусть брезгует, пусть… Чем я виноват? У меня у самого нет ни гроша за душой. Что я ему дам? Вот эти туфли? Оба пожертвовать не могу, но один… с удовольствием… Вот этот похуже, с оторванным задником…
При этих словах он снял с ноги туфель и протянул его дочери в тот момент, когда она поднесла ко рту первую ложку супа.
— Вицусь, мой почтительный зятек, всюду болтает, будто я скряга, скопидом, все свое добро хочу унести с собой в могилу. Хорош гусь! Передай ему, пожалуй ста, от моего имени, чтобы он зря не чесал язык, все это напрасно. Умирать я еще не собираюсь, да и нет у меня ничего такого, что стоило бы захватить с собой, когда отправлюсь к праотцам. Ты сама, Наталочка, можешь ему подтвердить, какая у нас сегодня на обед жалкая похлебка. Не правда ли, пан Улевич?
— Ну, что вы, сударь!
— Значит, по — вашему, это хорошая похлебка? Удивляюсь вашему вкусу, очень удивляюсь. Нет, дорогой мой! Это самый скверный суп в мире. Обратите внимание, как он застревает в глотке у этого болвана!
Кубусь понял, о ком идет речь, но не подал виду.
— Это я, дорогой пан, называю болваном своего сына, своего родного сына Зигмуся… — продолжал безжалостный брюзга.
На лицах у всех присутствующих изображалось глубокое, покорное терпение. Сразу было видно, что они привыкли к этим разговорам.
— А ты что это сегодня так расфуфырилась? — обратился пан Заброцкий к панне Терезе. Но как только он начал говорить, она вскочила и с плачем убежала в соседнюю комнату.
Панна Тугенд завела с Кубусем оживленный разговор о литературе, о газетах, театре, политике и т. д., стараясь хоть как-нибудь прервать болтовню старика. Но, увы, все было тщетно!
— Та — та — та, вот это штука, баба метко бьет из лука! — вскричал он. — Зачем вам попусту терять время с этой сентиментальной старухой? Она еще, пожалуй, начнет вам декламировать стихи. А уж если начнет, тогда пиши пропало! Приведите-ка, сударь, лучше из соседней комнаты мою дочку. Уверен, что она только вас, как гостя, послушает…