В шесть вечера в Астории
Шрифт:
— Спасибо, Павел, через неделю я верну тебе пальто. Понимаешь, ко мне приедет девушка из Рокицан, хочу ее куда-нибудь сводить. Вообще-то она мне — двоюродная сестра в третьем колене, — сказал Гейниц, как бы извиняясь. — Мы с детства знакомы, но только теперь… понимаешь…
Он примерил зимнее поношенное пальто Павла; тот от всей души рассмеялся.
— На свидание в этом не годится, приятель! Разве что в огород: зайцы в ужасе удерут. И твоя девочка тоже.
Гейниц смущенно пытался развести плечи: совсем не учел бедняга, что пальто рассчитано на атлетическую фигуру Пирка.
— Может, в тот день будет тепло, как весной, —
Но эта возвышенная речь, казалось, не убавила забот Гейницу; сквозь щели из печки продолжали выбиваться струйки желто-серого дыма. Гейниц открыл окно на галерею и пачкой каких-то бухгалтерских счетов пытался разогнать дым.
— Хуже всего, что печка дурит, когда дома Карел, а ему надо учиться. Мой братишка учится на философском, вместе с Камиллом.
Пирк со знанием дела осмотрел злосчастную печку.
— Да здесь с полдюжины дыр, нет правильной тяги, еще бы, сволочь, не дымила!
— Ты в этом разбираешься?
— А как же! Видал ты машиниста, чтоб не сдал экзамена на кочегара? Давай зальем огонек, и я попробую починить.
— Сейчас?
— Ясно, сейчас, пока дверца горячая.
И не дожидаясь согласия Гейница, Пирк взялся за дело. Вскоре с галереи донеслись дребезжащие удары: Пирк выравнивал деформированную дверцу; квартирная хозяйка с некоторым испугом следила за мирными действиями здоровенного парня, с нижних этажей, выворачивая шеи, с любопытством взирали на них обитатели дома. Под конец Пирк заткнул щели в дымившей трубе, снова затопил— печка перестала дымить.
— Мне бы хоть чуточку твоей умелости, — вздохнул Гейниц. — Есть хочешь? — Он осмотрел скромные запасы на полке, открыл шкафчик. — Опять Карел не взял с собой на завтрак колбасу, в студенческой столовке не наешься, — забеспокоился он.
„Ты сам-то хорошо ли питаешься?“ — подумал Пирк. Жизнь никогда его не баловала, но от этого скудного хозяйства двух явно непрактичных людей повеяло странной грустью.
— На семинарах наш Карел лучше всех, — сказал Гейниц, и его узкое лицо засветилось плохо скрытой гордостью за младшего брата. — Недаром он, как одержимый, иной раз работает до ночи; этак ты глаза испортишь, при сорокасвечовой-то лампочке, говорил я ему. Но вчера купил шестидесятисвечовую, он еще не знает Глянь! — Гейниц с гордостью зажег настольную лампу под зеленым абажуром.
А, черт, как-то не по себе мне от этого — старше брата на два года, а мать, отец и нянька в одном лице!
Новая лампа осветила листок на столе. Гейниц взял его, прочитал и передал Пирку.
„Не сердись, Гонза, но мне очень нужен двухтомный словарь, поэтому я взял деньги из кружки на полке“, — было написано на листке.
— Ну вот, а как же теперь? — Гейниц подошел к полке, машинально снял пустую кружку и снова поставил ее на место. — Деньги были рассчитаны до конца месяца… Он прошелся по комнате, подбросил в печку совочек угля, с благодарностью посмотрел на Пирка — печка не дымила. Дотронулся до ямки за тонким, слегка оттопыренным ухом — в Гонзе происходила какая-то внутренняя борьба.
— Визит рокицанской родственницы тоже обошелся бы недешево, — проговорил он наконец. — Пожалуй, пошлю ей письмо, что шеф навалил на меня кучу работы, придется отложить до следующего месяца… Так будет лучше,
— Думаю, так будет лучше, Гонза. Но мне пора — еще делишки есть…
Гейниц заботливо сложил Пирково пальто подкладкой наверх.
— Я не возьму его, Гонза. Ты еще до него дорастешь. В крайнем случае портной уберет его в плечах.
— Не дури, об этом не может быть и речи. С какой стати тебе делать мне такой подарок?
— Да потому что оно мне маловато стало, черт возьми! Привет!
С вокзала Камилл отправился прямиком в салон „Раrisya“ в центре города. (А нужен ли вообще в этом слове игрек? Скорее всего, это просто лексическая особенность, вроде прозвища одноклассницы Камилла — „Мишь“.)
— Нет, хозяйка еще не приходила, вероятно, вы застанете ее дома.
Он вышел и только теперь как следует осмотрелся. Движение на улицах, пожалуй, оживленнее, чем в Праге. А сколько девушек! Поодиночке и парочками — с военнослужащими западных армий, некоторые даже под руку с неграми в американской форме. Этих тут, пожалуй, чересчур много: неужто освобождать Западную Чехию послали одних черных? На площади несколько транспортеров с надписью „US Army“ [12] , ряд джипов с белыми звездами на кузове. Тяжелого оружия не видно.
12
Армия США (англ.).
Я сделал ошибку: надо было отважиться и приехать сюда на машине. Отцу ведь все равно: что в Кршивоклаты, что в Пльзень… Но я еще не очень-то доверяю своему водительскому опыту — при ускоренных курсах вождения много не наездишь, а дорога через всю Прагу, в Пльзень, а потом обратно— сколько на это нервов уйдет! Зато Ивонна, конечно, весьма оценила бы возвращение на машине…
Пришел по указанному адресу, позвонил. Ему открыла незнакомая дама. Он смутился: неужели это тетушка Термина? Да ведь ей не больше тридцати!
Камилл представился, объяснил цель приезда.
— Вы… друг Ивонны? Он кивнул.
Слегка прикусив губу, она пригласила его войти, показала на кресло у курительного столика.
— А когда вы обратно в Прагу? — Она протянула руку за сигаретой, Камилл заметил нервозность этого движения. — Простите, вы курите?
Признаться, что я некурящий? — Камилл решительно поднес ей огня и закурил сам. На коробке стояли буквы: „Lucky Strike“ [13] .
— В Прагу я хочу вернуться сегодня же. (Черт возьми, чего это я отвечаю полным предложением, как школьник?) Разумеется, только с Ивонной.
13
Сорт американских сигарет.
— Вот те на! — вырвалось у нее непосредственно. Она сосредоточенно и глубоко затянулась сигаретой.
Умным взглядом окинула лицо Камилла, словно искала выход.
— Разве Ивонна не у вас? Термина глубоко вздохнула.
— Была…
— Когда?
— Приехала в пятницу, еще и в субботу ночевала…
— А сейчас где она?
Термина стряхнула пепел мимо пепельницы, не заметив этого.
— К сожалению, не знаю.
— Уехала куда-нибудь?
— Сомневаюсь: у меня ее чемоданчик и кое-какие вещи…