В шкуре льва
Шрифт:
Он поправил на себе одежду, пригладил волосы и вышел из-за деревьев: зеленый свитер, черные брюки, голубые ботинки и голубая голова.
На груде досок рядом с фабрикой сидел подросток, заметивший его, едва он вышел на поляну. Мальчик не двигался, просто смотрел, как он приближается, стараясь выглядеть непринужденно, — до фабрики было долгих двадцать пять ярдов.
— Как тебя зовут?
— Альфред.
— Сходи туда, пожалуйста, Альфред, и посмотри, нет ли там скипидара.
— Вы снимаетесь в кино?
— В кино? —
Подросток убежал и через несколько минут вернулся, по-прежнему один. Это было хорошо.
— Это фабрика твоего отца?
— Нет. Мне просто здесь нравится. Все двери стоят снаружи, гам, где им совсем не место.
Пока мальчик говорил, Караваджо оторвал кусок от подола своей рубахи.
— А в городе есть еще такое место, где на ветвях висят лодочные и автомобильные моторы.
— Правда? Ал, поможешь мне стереть краску с лица и волос?
— Ну конечно.
На исходе дня они сидели в солнечном свете у стоявших вокруг дверей, и мальчик, окуная оторванный кусок рубашки в банку, стирал с лица Караваджо краску. Они мирно беседовали о том месте в городе, где моторы висят на деревьях. Когда Караваджо расстегнул рубаху, мальчик, увидев страшные шрамы у него на шее, вздрогнул. Как будто гигантская птица, пытаясь оторвать ему голову, оставила отметины своих копей. Караваджо сказал, чтобы мальчик забыл про кино, что он не актер, а сбежал из тюрьмы.
— Я Караваджо, маляр, — рассмеялся он.
Мальчик обещал никому не говорить.
Они решили остричь ему волосы, и мальчик принес со склада большие садовые ножницы, щелкая ими в воздухе. Вскоре Караваджо стал почти лысым и явно неузнаваемым. Когда владелец дверной фабрики ушел куда-то по делам, Караваджо воспользовался ванной и смыл скипидар с лица мылом. Он впервые увидел в зеркале свою шею, исполосованную в тюрьме три месяца назад.
Во дворе мальчик написал свое имя на клочке бумаги. Потом вытащил из кармана старую деревянную затычку от бутыли с кленовым сиропом с цифрами 1882 и обернул бумажку вокруг нее. Когда мужчина вернулся, уже умытый, мальчик протянул все это ему.
— Сейчас мне нечего тебе дать, — сказал мужчина.
— Я знаю, — ответил подросток, довольно улыбнувшись. — Просто запомните мое имя.
Он бежал, его ботинки исчезали в серых зарослях. Прочь от озера Онтарио, на север, где он наверняка найдет пустой коттедж и сможет спокойно отсидеться несколько дней. Для Караваджо не существовало мирного пейзажа. Склонившееся дерево, побитый ветром цветок, чернеющее облако, падающая шишка — все перемещалось с разной скоростью под действием враждебных сил. Он замечал все это, пока бежал. Его взгляд, словно пятнадцать часовых, просматривал все подходы.
Он бежал по левой стороне канала Трент, мимо красных шлюзов и поднимавшихся из воды бетонных платформ. Каждые несколько миль он останавливался и
В первых коттеджах он заметил слишком много признаков жизни, на берегу стояли вытащенные из воды каноэ. Войдя в подъездную аллею, он добрался до коттеджа с застекленной верандой, зелеными ставнями, крашеными фронтонами и двускатной крышей. Если хозяева окажутся дома, он сможет вылезти из окна второго этажа и уйти по крыше. Караваджо оглядывал архитектуру дома, как это делают воры, которые знают, что у стенных шкафов тонкие задние стенки и что легче пробраться сквозь отверстие в заборе, чем перепрыгнуть через него.
Он стоял в сумерках, тяжело дыша, поглядывая на дом, он изнемог от бегства и съел за эти дни только несколько кусочков шоколада, которые дал ему мальчик. Ал.Небо позади него быстро темнело. Через десять секунд он был уже внутри.
Он возбужденно прошелся по комнатам, рука, скользнув по спинке дивана, наткнулась на стопку журналов на полке. Он повернул налево, в кухню, и в темноте открыл ножом консервную банку. Сегодня никакого света. Он съел бобы, орудуя ножом, он был слишком измотан и голоден, чтобы искать ложку. Потом поднялся на второй этаж, сорвал с кровати две простыни и расстелил их в холле у окна, ведущего на крышу.
Он ненавидел время сна. Ему приходилось работать при любом освещении. Ночью, пока жена спала в его объятиях, комната вокруг него оставалась полной жизни, и его тело отзывалось на малейший шум, взгляд расцвечивал темноту. Сон у него был чуткий, как у всех воров, — вот почему они всегда усталые.
Он входит в темную воду. Теплую, как кровь. Он не видит, и не чувствует горизонта, не знает, где кончается жидкость, в которой он стоит. Ночной воздух полон угрозы. В воду соскальзывает какое-то животное.
Река неглубока, он может перейти ее вброд. Ботинки со связанными шнурками висят у него на шее. Он старается их не намочить, но по мере того, как он заходит все глубже, они, наполняясь водой, тяжелеют. Дно реки представляется ему надежным. Ил. Какие-то палки. В сотне ярдов к югу мост из дерева и бетона. Шнурки от ботинок врезаются в ключицу.
Пока Караваджо спит, откинув голову назад, и видит привычный кошмарный сон, в его тюремную камеру тихо входят трое. И когда они входят, Патрик в камере напротив выкрикивает, как на танцах: «Аллеманда, шаг с левой ноги вперед!» — его крик в глухой темноте звучит предупреждением. Трое мужчин оборачиваются на внезапный шум, и Караваджо вскакивает на ноги, пытаясь стряхнуть с себя кошмарный сон.