В смертельном круге
Шрифт:
Я кивнул на многочисленных гостей.
— У вас много знакомых.
— Ну да, — согласился он.
— А чем вы занимаетесь?
Глаза Хелен уже не были пустыми и глупыми. В них явно появилось предупреждение.
— Да так, то одним, то другим. Имею клуб. Разные дела. Бизнес.
Этот ответ прозвучал так же, как если бы он поднял плакат: «НИКАКИХ КОММЕНТАРИЕВ!»
— Вот как! — сказал я. — Ну тогда выпьем за «Альдебарана» и его нового хозяина.
Деке поднял свой бокал. Хелен хихикнула и подняла свой. Я скрестил пальцы у себя в
— Слушай, мне надо пойти посмотреть, как там все. И тебя представить. Он провел меня по залу, быстро назвав с полдюжины имен. Это были в основном англичане, особый сорт загорелых, воспитанных людей, которых можно встретить в дорогих гольф-клубах или катающимися на добротных пластиковых крейсерских яхтах вокруг Пул-Харбора. У этих людей были излишне крепкие рукопожатия и шелковые галстуки. Их женщины со множеством золотых украшений отличались тем, что от долгого пребывания на солнце и применения дорогих мазей их кожа становилась похожей на кожу пресмыкающихся.
Мы говорили о Кубке Марбеллы. Они все не слишком интересовались гонками, но были очень чувствительны к размерам призов. И пили, не отхлебывая, большими глотками, смешивая шампанское с бренди в бокалах размером с ванночку для купания птиц.
Опьянев, начали говорить о собственности. Так и казалось, что здесь продают друг другу участки земли. Низенький кареглазый датчанин взялся объяснить мне кое-что.
— То, что вы можете здесь приобрести, — это фантастика. Это самое фантастическое место на земле. Красота. Бриз. Море.
— Да, — подтвердил коричневый англичанин, — море просто фантастика. Каждый, кто приезжает сюда, хочет снова вернуться в это изумительное место, в Хозе-Баньос. Плюс к тому они строят автостраду. Стоимость земли подскочит на миллион фунтов.
Теперь все начали приглашать меня выпить с ними. Я кивал и улыбался, но старался не пить столько, сколько они. Хонитон, этот барон собственности, был здесь в центре внимания.
Прием шел своим чередом. Появились бифштексы. Начали подавать красное вино, и снова пошло в ход шампанское. Кто-то сел за пианино и начались танцы с громким топаньем, как принято в Юго-восточном Лондоне. Мужчина с мягкой оливковой кожей, длинными черными волосами и бриллиантовым кольцом на мизинце стал рядом с пианистом и пьяным слащавым голосом запел песню «Туман твоих глаз».
— Это Джек Шварц, — сказала хорошенькая блондинка, стоящая рядом со мной. — Он часто поет в клубе. У него приятный голос.
— В каком клубе?
— "Ред Хауз", — ответила она.
— А... — неопределенно протянул я.
— Он никогда не слышал о клубе, разве это не удивительно?
Она засмеялась жеманным смехом, похожим на звяканье бутылок.
— Это клуб Деке, — добавила она. — Он привез Джека из Англии.
— А... — снова протянул я.
— Он был знаменит в начале семидесятых, я имею в виду Джека. А клуб просто фантастический.
— Надо как-нибудь зайти туда.
— Конечно, — сказала
Она замолчала, глядя на меня туманно-хищным взором. Я следил за Хелен, которая сидела, подперев подбородок длинными загорелыми руками и с обожанием глядя на Шварца. Есть вещи, которые я не могу переваривать, и одна из них — это люди, которые поют, как этот Шварц. Я вышел из зала, где стояло пианино, под трезвым и деланно безразличным взглядом Джима Громилы.
За лестничной площадкой позади зала было нечто вроде галереи, где висели картины в рамах, купленных в универсальных магазинах. Да и большая часть самих картин казалась приобретенной там же, кроме одной, на которой была изображена старая женщина. Это явно был портрет, написанный с фотографии.
Но даже искажения, допущенные художником, не могли скрыть значительность этого лица, грубого и уродливого, глядящего в этот мир, где женщина, конечно, занималась не пустяками. Это было лицо призового бойца, лицо самого Деке в женском варианте.
Я было собрался вернуться в зал. И тут услышал голоса на лестничной площадке. Один из них принадлежал Деке Келльнеру. Другой — Поулу. Я замер, затаив дыхание.
— Но ведь был шторм! Я ничего не мог поделать. Честно. Я сделал все, что мог...
— Но это ничего не дало, — возразил Деке. Голос у него был спокойный и рассудительный. — Поул, вы доставили мне много дополнительных трудностей. Это очень неприятно.
Он возвысил голос и позвал:
— Джим!
Дверь из зала отворилась. Я еле успел отступить за большую бронзовую вазу с засушенным папирусом. В проход ввалился Джим Громила. Его толстые руки разминали массивные плечи.
— Все, что я мог сделать, — начал было Поул, — все...
Я никогда не слышал у него такого испуганного тона.
— Немного поздновато, — сказал Келльнер, и его голос стал походить на грозное мурлыканье. Я представил себе его улыбку на красно-коричневом лице.
— Джим, мистер Уэлш собирается спуститься по этой лестнице.
Поул хотел что-то сказать, но не успел. Раздался странный звук, нечто среднее между ворчанием и стоном. Потом послышалось падение тела и громкий смех, смех Деке Келльнера. Я выскочил на лестничную площадку.
Келльнер стоял на верхнем марше мраморной лестницы, опершись на кованую чугунную балюстраду. Он сразу перестал смеяться, когда я появился из-за угла. Его серые глаза метнулись ко мне, а потом снова на нижнюю площадку лестницы.
Внизу валялся Поул Уэлш. Я видел, как он с трудом поднялся на четвереньки. С его носа греческого бога стекала кровь, образуя на губе красные усы, тоже, как у греческого бога.
— Упал с лестницы, — сказал Деке. — Какая жалость! Тон, каким он это произнес, не позволял понять, о чем он сожалеет: то ли о том, что Поул упал с лестницы, то ли о том, что он мало пострадал. Поул поднялся на ноги. Джим Громила убрался вон. Деке сказал мне: