В снегах родной чужбины
Шрифт:
— Зарплата не пахнет. Нашу обувь тоже всякие люди носят. Не до выбора. Соглашайся, пока предлагают. Может, и там не все собаки. Вишь, добрый человек все ж нашелся. Не кривляйся, Борька. Иди…
Через два часа Куцый вернулся в горотдел, отчитался за доставленные повестки, показал росписи. И вскоре побежал на занятия в школу. Вечером он уже крутился в гараже вместе со стариком автослесарем, хвалившим расторопность и сообразительность Бориса.
Убедившись, что Куцый вживается в работу, справляется, Коломиец вскоре перестал им
— Мне его можно навестить?
— Приходи. Но ненадолго. И, знай, к допросам он пока не готов, — предупредил заранее.
Коршун лежал с открытыми глазами, когда в палату вошел следователь и, кивнув вместо приветствия, сел у постели.
— А ты тут чего? — онемел от ужаса фартовый.
— Навестить пришел. Узнать о здоровье.
— Выходит, не замокрили? — попытался встать Коршун, но не смог. Гримаса боли исказила лицо.
— За что убивали? — спросил следователь тихо.
— За тебя, будь ты проклят, мусор! — Коршун выдавил, как сплюнул, сквозь посинелые губы.
— Где б ты был, если б не я! — не выдержал Коломиец.
— А кто тебя просил, задрыга? Может, мне ожмуриться было бы файнее? На хрен дышать под твоей приморой?
— Выходит, фартовые тебе и теперь друзья? После разборки? А ведь ваши даже не поинтересовались, жив или умер и где могила твоя. Жалеешь, что выжил? Ну и мужик! Я таких трусов среди ханыг не видел, кто б жизни боялся. Выходит — слабак, коль сдохнуть милей! — вырвалось у Коломийца невольно.
— Я слабак? Ну и фраер! Жаль, что не довелось на узкой дорожке встретиться, доказал бы, кто слабак!
— Не канючь, может, еще представится эта возможность, — обронил следователь.
— Дай Бог! Уж я тебя, лягавого, за все разом на ленты пущу! Не увернешься, не слиняешь!
— А какой тебе прок от этого? — хладнокровно спросил Коломиец.
— В «малину» смогу нарисоваться к кентам! Но что ты в том секешь?
— Выходит, из-за меня тебя отделали законники? — уточнил Коломиец.
— Ишь ты, мусор, чего захотел. Много чести, чтоб за всякое говно фартовые разборки собирали!
— Сам сказал, если убьешь, вернуться сможешь. Выходит, я причина твоих бед, — усмехнулся следователь.
— Не гонорись! Не я, кенты размажут! То верняк! Дыши, покуда на тебя «перо» точится, — отвернулся Коршун.
— На меня еще точится. Значит, есть время в запасе. А вот если прознают, что ты жив? Что тогда? — прищурился Коломиец. И добавил, рассмеявшись: — Обоих нас с тобой на тот свет отправят. Но тебя — раньше… Покуда ты живой, «малине» покоя нет. А значит, каждую минуту в страхе жить будешь. Меня достанешь или нет! А вот от фартовых уйти трудно будет. Не они от смерти ссали. Да и терять им уже нечего. Если ж мне попадут, другой разговор.
— Ты что? Звезданулся, фраер? Хочешь меня в суки сфаловать? Не возникай с этим, — сказал Коршун глухо
— Юрий! Коршуну плохо! — выскочил в ординаторскую Коломиец.
— Опять морфий надо колоть, — глянул Баргилов на больного и спросил: — Расстроил его разговором? Я же просил, слаб он еще для допросов, — и сделал укол Коршуну.
Тот вскоре блаженно заулыбался и сказал, впадая в забытье:
— За кайф должник я твой… Коль дышать останусь, верну…
Вскоре Коршун захрапел на всю палату.
В этот вечер Коломиец хотел навестить морг, провести совещание с оперативной группой, но внезапно позвонили из железнодорожной кассы: совершено нападение на инкассатора. Двое грабителей задержаны. Один сбежал. Инкассатор ранен. Уже доставлен в больницу. Врач сказал, что все обойдется. Жизнь вне опасности.
Коломиец заторопился в гараж. Срочно надо выехать на место происшествия. Перед глазами мелькнуло лицо Борьки.
— Вы куда, дядь Вов?
— Дело, малыш. Опять воры. Потом поговорим. Мне ехать надо.
— Не надо! Вас убьют! — вцепился тот в руку накрепко.
Коломиец стряхнул его руку, сел в машину. Увидел через стекло большие глаза мальчишки.
…На железнодорожном вокзале он пробыл до позднего вечера. Понял, что на инкассатора напали двое, едва тот вышел из кассы. Хотели вырвать сумку. Не получилось. Тогда полосонули ножом, инкассатор закричал. Подоспели оперативники. Грабители хотели сбежать, но оба были пойманы. Третий, который стоял у двери кассы, успел исчезнуть. Но его внешность запомнил инкассатор. И описал подробно.
Обоих воров оперативники привезли в милицию. Когда их вели через двор в камеру, один приметил у гаража Борьку и сказал:
— Шестеришь у лягавых? Скурвился, падла! Ну, держись, Куцый!
Оперативники заметили, что Борька побледнел, как полотно.
Он уже получил свою первую зарплату и был бесконечно рад, что работает и получает, как взрослый.
Борька стоял поникший, жалкий. Работа сразу полетела у него из рук. И старый автослесарь, заметив перемену в помощнике, сказал строго:
— Это что? Твои знакомые? Чтоб я тебя подле них не видел! Экие поганцы, человека чуть не сгубили! И тебе грозят мимоходом! Кончай с бандюгами знаться! Срамно их за людей считать. Едино — зверюги! А с ими нам дружиться зазорно. Глянь, у тебя на малых руках большие мозоли появились. От работы. Они — как орден, что честно живешь. Навроде паспорта. А у них — в крови! Нет у тебя с ними общего! Закинь память. Давай иди сюда, помоги колесо снять, — позвал он Борьку.
Мальчишка понуро взялся помогать. Часто оглядывался на зарешеченные окна камер. Но, занявшись работой, отвлекся, забыл о случившемся. Но о разговоре воров, об угрозе, брошенной мальчишке, рассказали Коломийцу оперативники. И следователь поневоле время от времени выглядывал в окно, выходившее во двор.