В состоянии необходимой обороны
Шрифт:
Он опять открыл глаза. Разноцветные птички, мельтешащие перед глазами за клеткой жарко натопленного вольера, исчезли. И те серебряные колокольчики, что на кусте калины, – тоже. Нет колокольчиков.
– Пить! – простонал Шишков, не думая, что никто его не слышит.
Туман перед глазами то сгущался, то рассеивался. Он отгонял его, мотая головой как лошадь. Точнее, ему казалось, что он мотает головой. На самом деле он усиленно моргал и дергал бровями. Белесая пелена перед глазами то сгущалась, то рассеивалась. Ему было хорошо. Холода он не
Шишкову до слез захотелось калины. Он представил на губах ее терпкий, горько-кислый вкус, и пересохший рот наполнился слюной. Вот если бы немного приподняться и дотянуться рукой до ветки.
Он тяжело застонал и, сделав невероятное усилие, пошевелил рукой. Другая рука не слушалась, висела как плеть. Он смотрел на нее и не чувствовал ее частью себя, словно рука была чужеродным телом, протезом, не имеющим к нему никакого отношения.
Шишков попытался сесть. Он страшно закряхтел и перекатился на бок. Прямо перед собой увидел на земле красное пятно. Кровь. Это его кровь. Уже подсохла, впиталась в землю. Словно пролили свекольник. Красное… При мысли, что он лежал в луже собственной крови, Шишкову стало нехорошо. Его затошнило. Он закрыл глаза.
Полежал так некоторое время, собираясь с силами.
– Э нет! – сказал он вслух самому себе. – Нет! Спать я не буду.
Стоило закрыть глаза и замереть, как голова отрывалась от тела и улетала, а в груди просыпался щемящий восторг падения.
– Э нет!
Он открыл глаза. Вытянул перед собой здоровую руку и попытался привстать, опираясь одновременно на руку и на колени. К его огромной радости, ему это удалось. Он приподнялся на четвереньках. В глазах потемнело, запрыгали в воздухе зеленые искры, но постепенно все прошло.
Шишков поднял голову и увидел перед собой ветку. Теперь нужно, сохраняя равновесие, переместить центр тяжести на колени, а здоровой рукой попытаться ухватиться за ветку. Он сконцентрировал все свое внимание. В голову пришло забытое ощущение: как в армии перед зачетным броском гранаты. Точно так же волновался, стоя на коленях внутри окопа. Вот сейчас ему дадут отмашку, и он должен будет правильно повторить все, чему учили. Тот же запах сырой земли и ветра, то же ошалелое, тягостное состояние…
Шишков со стоном перевалился на колени и ухватился рукой за ветви калины. И тут же, потеряв равновесие, повис на них. Куст захрустел, прогнулся, но выдержал тяжесть его тела. Стоя на коленях, хватаясь здоровой рукой за ветви и боясь отпустить, Шишков губами срывал ягоды, чуть сладковатые, оставляющие во рту горькое послевкусие. Жажда не перестала мучить, но слегка притупилась. Он устал от напряжения. Колени его задрожали. Он чувствовал, что не может больше стоять, что сползает вниз, выпуская из пальцев спасительные ветки.
Он сел на землю и увидел метрах в трех от себя два горящих глаза, неподвижно уставившихся на него. Собака напряженно всматривалась в человека. Ноздри ее, чуявшие запах крови, нервно вздрагивали,
Шишков только теперь понял, что сгущаются сумерки, когда увидел хищный отблеск уходящего солнца в глазах домашнего пса. Что он был домашний, не возникало сомнения: на беспородном тузике был одет ременный ошейник с кольцом для цепи.
– Значит, спустили с цепи побегать, – шевельнулась мысль. – Значит, дом рядом. Люди…
Шишков сложил губы, пытаясь посвистеть, но у него ничего не вышло. Зато собака еще сильнее насторожилась и зарычала, обнажив белые острые клыки.
– Шарик! Эй, Тузик! Снежок! Рекс! Лесси! Как же тебя?.. Полкан! – делая попытку вызвать у пса доверие, Шишков перебирал все собачьи клички, которые приходили в голову.
Пес залаял, с недоверием и страхом глядя на человека, сидящего на земле и пахнущего не так, как пахнут хорошие люди.
Шишков почувствовал себя беспомощнее младенца. Нет ощущения невыносимее, чем то, когда на тебя бешено лает чужой, незнакомый пес. Слова до собаки не доходят. Самый добродушный человек в такой ситуации теряется и чувствует себя словно застигнутый врасплох вор. Шишков поискал глазами палку, но ничего подходящего не увидел, кроме сухих листьев, рваного целлофана, бумаги и всякого придорожного мусора.
– Песик, песик, фьють-фьють! – предпринял он очередную бесплодную попытку примириться с животным, даже прищелкнул пальцами, подзывая пса, но, кажется, это вызвало у собаки новую вспышку ярости.
Боясь слишком приближаться к человеку, пес тем не менее не уходил, а лаял, припадая к земле, то бросаясь вперед, то отодвигаясь назад. Шишков с тоской заметил, что с каждым новым броском пес оказывается к нему все ближе…
«Вцепится в горло… Загрызет… Помесь овчарки… Клыки какие…»
– Питер, ко мне! – раздался спасительный голос. – Питер, кому говорю! К ноге! Молчать!
Спасителю было лет десять. Он вышел из-за деревьев, помахивая ремнем поводка, и остановился, с опаской издали глядя на человека.
Шишков взмахнул рукой.
– Эй, мальчик! – Голос его захрипел, как у пьяного.
Боясь, что его и примут за пьяного, Шишков торопливо крикнул:
– Помоги мне! Помоги мне подняться, пожалуйста! Я не могу встать.
Последние слова он произнес еле слышно, потеряв в крике слишком много сил.
– Питер вас укусил? – не подходя близко, спросил мальчик.
– Нет. Он хороший пес… Мне плохо. Я ранен…
– Дурак он, а не хороший пес, – взрослым басом, по-хозяйски ответил мальчишка, ударяя пса кончиком поводка по морде. – За курами гоняется. Как спустишь с поводка, так и бегай за ним.
Питер безропотно снес шлепок хозяина. Теперь он не казался таким ужасным, хотя все еще порыкивал в сторону Шишкова.
Мальчишка подошел ближе. Увидел, что на человеке кровь, и замер на месте как вкопанный:
– Ой!
– Не бойся, – простонал Шишков. – Я не бандит. Меня бандиты ранили. Я водитель…