В стороне от больших дорог
Шрифт:
Заниматься столярными работами приходилось, конечно, в той же комнате, где мы жили. Поэтому рабочий стол и часть комнаты рядом с ним вечно были в опилках и стружках. Материал — доски — покупал на лесоторговой базе, не то в Кировском, не то в Московском районе. На плечах нес через весь город, распиливал во дворе, потом заносил домой и там обрабатывал. Делал на заказ полочки, табуретки и т. д. Изготовил себе деревянный токарный станок, приводимый в движение педалью от ноги. Он позволял вытачивать из дерева небольшие изделия. На нем из березы, иногда из груши, я точил шахматные фигурки. Заливал
Работал я и для организаций. Так, для одной из школ сделал комплект разных геометрических фигур для демонстрации ученикам.
Очень много было работ чертежно-графических. Писал плакаты, рисовал диаграммы, таблицы и всякие схемы для лекций в институтах. Очень большая и длительная работа была для НОТ («Научная организация труда»). Я делал для них десятками нечто вроде палитр художников — планшетки с зажимами для листа бумаги и секундомера. Сотрудники НОТ часами стояли с этими «палитрами» около рабочих и записывали по секундам и минутам на что у них в течение дня уходит время.
Фанеру целыми листами таскал с тех же лесоторговых складов. Тяжелое это было занятие!
Всевозможные инструменты и металлические изделия покупал на Александровском рынке — огромной барахолке, находящейся между Садовой улицей, проспектом Майорова и Фонтанкой. Там можно было купить абсолютно все, от любых инструментов до кур и свиней.
Наиболее крупными и престижными моими работами были макеты для Военно-санитарного музея. Я сделал для них три макета и все они были в музее выставлены.
Все мои заработки вместе взятые составляли более половины нашей с матерью доходов. Не голодали, но на одежду, конечно, не оставалось. Я носил обноски со своих дядей, мать донашивала оставшееся от прошлых времен, чинила, перешивала.
Теперь кое-что о школе. Помещалась она в переулке, что соединяет улицу Правды и Достоевского. Сразу за Владимирской площадью. Школа небольшая, но хорошая.
Учились тогда 9 лет. Мальчики и девочки вместе. Это позднее был период, когда ввели раздельное обучение. Поскольку твердых программ тогда в школах не было, а мне, по причине частой смены места жительства, пришлось сменить несколько школ, получилось так, что некоторые темы я проходил дважды и даже трижды, а некоторые вообще не проходил. В физике, любимом моем предмете, я, например, трижды прошел свет и оптику и ни разу не проходил звук. Может быть это как-то повлияло потом на выбор профессии.
О системе преподавания хочу сказать следующее: учителя старались предоставить учащимся как можно больше самостоятельности. Например, «географичка» не рассказывала нам содержание нового урока, а раздавала темы, по которым мы сами собирали материал и делали доклады. Класс потом задавал докладчику вопросы, тот отвечал, а учительница только корректировала ответы, если находила это нужным. Было очень интересно и хорошо запоминалось. Вырабатывалось умение работать с книгой, лаконично и четко строить свое выступление и грамотно говорить.
Кстати, после одного моего доклада на уроке географии, учительница сказала: «Эх, Клушанцев, материал ты знаешь, но совершенно
В 1926 году я школу окончил. Год «проболтался» подрабатывая, чем придется. А в 1927 году стал готовиться к поступлению в ВУЗ. Выбрал Технологический институт. Хотел стать инженером-конструктором. Подал заявление на механический факультет. Тяга молодежи к высшему образованию в те годы была огромна. В Технологическом институте конкурс был, не поверите, 29 человек на каждое место. Я благополучно сдал на пятерки физику и обществоведение. Математику, простояв у доски около 4-х часов, сдал тоже на пять. А вот сочинение написал на четыре. Подвели запятые. Конечно, в институт не попал. Но, полагаю, не прошел бы и со сплошными пятерками. В анкете я не скрывал, что отец был врачом, а мать из дворянской семьи. В те годы это было несмываемым пятном на человеке.
Такой исход я предвидел и потому заранее подал копии документов в Ленинградский фото-кинотехникум, на факультет кинооператоров. Не потому, что кино меня тогда интересовало. Просто техникум был близко к моему дому, а кинотехника, это все же техника.
Здесь тоже не все прошло гладко. Экзамены я сдал успешно. Но вот медицинская комиссия меня забраковала: физически не пригоден для работы кинооператором.
Дело в том, что в последнем классе школы я заболел костным туберкулезом. До этого я был весьма спортивным мальчишкой. Хорошо бегал, высоко прыгал, занимался на снарядах, играл с мячом. Поэтому записался в спортивную школу. Но, успев позаниматься там всего полгода, сильно простудился и оказался в больнице с жесточайшим эксудативным плевритом, который осложнившись перешел в костный туберкулез грудной кости. Болел потом до 24-летнего возраста. Пришлось уговаривать комиссию. Доказывать, что кино — моя мечта с детства. Поверили. Приняли.
Стрелка была переведена и я покатился по рельсам советской кинематографии.
Итак, техникум! С каким теплым чувством воспоминаю я три с половиной года учебы в этом заведении. Высшем, хотя и именовавшимся тогда средне-техническим. Там готовили высоко квалифицированных специалистов с хорошим инженерным образованием. Мы проходили высшую математику и сопротивление материалов, ограническую химию, физику, электронику и множество других дисциплин, казалось бы совершенно ненужных работнику искусств.
Существует некоторая закономерность. На заре любой отрасли техники специалистов готовят так, чтобы он мог не только эксплуатировать данную технику, но и сам ее конструировать, строить, ремонтировать. Техника, в стадии становления, ненадежна и, чтобы она бесперебойно работала, надо «по шелесту ее шестеренок» понимать, чем она заболела и тут же оказывать помощь. Так и в кинематографии. Кинооператор в двадцатые годы мыслился не только как человек снимающий, но и как человек чинящий и совершенствующий.