В стране литературных героев

Сарнов Бенедикт Михайлович

Гена: Какое?

А.А.: Провинция… Не графство, не королевство, не республика, не область, а именно провинция! Ведь Эпигония – самая заштатная, самая захолустная, самая провинциальная часть Страны Литературных Героев.

Гена: Архип Архипыч, а она большая – эта Эпигония?

А.А.: Огромная! Эпигония – одна из самых обширных и густо населенных областей Литературии.

Гена: Не понимаю, откуда в Стране Литературных Героев набралось столько писателей, пусть даже самых захудалых?

А.А.:

Так ведь в Эпигонии живут не одни только создатели, но и потребители эпигонской литературной продукции. Кстати, именно поэтому было бы неправильно называть эту область Графство Графоманское. Тут живут не только графоманы, но и их многочисленные читатели, почитатели, поклонники.

Гена: А почему же мы тогда ни одного из них не встретили?

А.А.: Можешь не сомневаться, еще встретим!

Путешествие восемнадцатое. Козьма Прутков и Владимир Ленский

Уже знакомая нам по прошлому путешествию улица в Провинции Эпигония. Навстречу Архипу Архиповичу и Гене, радостно раскрыв объятия, движется пылкий молодой человек в шляпе, панталонах, фраке, то есть в той одежде, в какой имели обыкновение появляться русские дворяне сороковых и пятидесятых годов прошлого века.

Пылкий молодой человек: Друзья мои! Позвольте вас обнять! Как счастлив я, что смогу наконец прижать вас к своей груди! Я столько о вас слышал от наших общих знакомых!

А.А.: Александр Федорович! Какими судьбами?!

Гена (тихо): Архип Архипыч, кто это? Вы его знаете?

А.А. (так же): Да и ты, я думаю, его знаешь, Геночка! Это же Александр Адуев, герой гончаровской "Обыкновенной истории"!

Гена: Ой, здравствуйте!.. Я вас не сразу узнал. Вы не обиделись?

Адуев: Ну что вы! Какие могут быть обиды меж столь близкими людьми, каковы мы с вами!.. Впрочем, одну обиду, не скрою, я затаил в своем сердце.

А.А.: Обиду? На кого?

Адуев: На вас, мой любезный друг!.. И, как подобает человеку прямому и открытому, спешу сразу вам ее высказать.

А.А.: Сделайте милость, я слушаю.

Адуев: До меня дошло, что вы поместили моего кумира Владимира Ленского в одну компанию с такими жалкими эпигонами, каковы суть Козьма Прутков, Олег Баян и Никифор Ляпис, незаконно присвоивший себе титул князей Трубецких.

А.А.: Ну, последнее не совсем верно. Никифор Ляпис себя князем, кажется, не называл. Он просто взял псевдоним. У поэтов это принято. Впрочем, бог с ним, с Ляписом. Ведь вы, насколько я понимаю, обиделись за Ленского?

Адуев: Не обиделся, нет! Это слишком бледно сказано. Я оскорблен до глубины души! Владимир Ленский – эпигон? То есть – жалкий подражатель?! Да неужели вы не чувствуете, что он-поэт! Поэт истинный! Это такая… чувствующая… такая глубокая натура!

А.А.: Вы действительно так думаете?

Адуев: Я?.. Что я! Так думал и его создатель! Сам Пушкин!

Неужто не помните вы сии волшебные строки: "Не мадригалы Ленский пишет В альбоме Ольги молодой: Его перо любовью дышит, Не хладно блещет остротой…" Слышите ли? "Блещет остротой!" И как блещет! "Не хладно…" Стало быть, пылко, восторженно, горячо!.. А далее: "Что ни заметит, ни услышит Об Ольге, он про то и пишет. И, полны истины живой, Текут элегии рекой…" "Полны истины живой…"! Да разве возможна похвала выше этой? И из чьих уст!..

Гена: Ага, Архип Архипыч! А я что говорил? Видите: сам Пушкин считал стихи Ленского талантливыми!

Адуев: Да, это бесспорно! Божественный дар Ленского превознес сам Пушкин, наш светоч, солнце нашей поэзии! Мне крайне любопытно услышать, что решитесь вы на это возразить?

А.А.: Я мог бы привести вам в ответ другие пушкинские строки, но мне не хочется прятаться за авторитетное имя Пушкина. Давайте-ка лучше непосредственно обратимся к стихам самого Ленского. Припомним ту его элегию, которую Пушкин полностью приводит в своем романе…

Гена: А чего ее припоминать? Я ее и не забывал! (Декламирует)

"Паду ли я, стрелой пронзенный,

Иль мимо пролетит она,

Все благо: бдения и сна

Приходит час определенный…"

А.А.: Спасибо, Геночка, достаточно… Как тебе кажется, можно ли из этих строк понять, что в них речь идет о предстоящей Ленскому дуэли с Онегиным?..

Гена: Конечно, можно… А почему же нельзя?

А.А.: Да разве в те времена на дуэлях употребляли луки и стрелы?

Гена: А при чем тут луки и стрелы?

А.А.: Как же! Ведь Ленский пишет: "Паду ли я, стрелой пронзенный…"

Адуев (в ужасе): О боже! Что я слышу! Как можете вы так говорить! И о чем? О божественной поэзии! Как можно путать ее с низкою прозой! Да разве в том дело, стрелой или пулей было пронзено сердце Владимира Ленского? Дело совсем в ином! Сама душа его жаждет выразиться с помощью высоких романтических образов! Сама душа жаждет поделиться с ближними избытком чувств, переполняющих ее!.. Поэт ведь не газетный репортер! Может быть, вы еще скажете, что он должен был скрупулезно изъяснить, какой марки пистолет держал в руках его соперник? И от пули какого калибра ему суждено было пасть?

А.А.: А вы вспомните, Александр Федорович, ведь Пушкин именно так и поступил! Он не погнушался даже точно обозначить и марку пистолета: "Примчались. Он слуге велит Лепажа стволы роковые Нести за ним…"

Гена: Ну, Архип Архипыч, это мелочь! Разве в этом дело? Поэт ведь и правда не обязан все точно описывать. Важно, чтоб впечатление было…

А.А.: Ну что ж, какими средствами Ленский пытался произвести на нас впечатление, мы уже видели. А теперь посмотрим, какими средствами достигает этого Пушкин. Вспомним, как он описал ту же самую дуэль. (Читает, наслаждаясь чеканной точностью и силой пушкинских стихов.)