В стране райской птицы. Амок.

Мавр Янка

У Саку было нехорошо на душе. Он еще раз убедился, что белые, которые научили его считать всех людей братьями, сами и мысли об этом не могут допустить.

Тогда заговорил Кандараки:

— А вы подумали, что вам угрожает? Вы ведь теперь совсем чужой им, они вас не признают за своего. А если вы еще начнете толковать им о новой религии, все может случиться.

— На все воля божья, — вздохнул Саку, — а опасности подстерегают нас всегда и всюду. Не я первый и не я последний могу пострадать за Христа.

Наши «христиане»

были изрядно удивлены, слыша такие слова из уст папуаса. Они давно уже были христианами только по крещению. Правда, от религии они не отказывались и считали себя добрыми сыновьями церкви, но слово Христова учения не доходило до них и не было, пожалуй, в их жизни случая, чтобы они поступили так, как велит «закон божий».

И вот теперь этот дикарь собирается нести их религию в жизнь, и даже похоже на то, что самих их хочет учить христианству.

— Дивны дела твои, господи, — прошептал Кандараки.

Под вечер встал вопрос, что делать: плыть ли дальше или остановиться на ночлег? Боцман и механик говорили, что им будет очень трудно вести катер без отдыха день и ночь. Но и стоять среди ночи на одном месте было небезопасно: в темноте могли подкрасться враги.

Решили ночью плыть, а привал сделать днем, тем более что река тут еще широкая и глубокая — можно плыть полным ходом и в темноте.

— А засветло отдохнем и можно будет сделать экскурсию куда-нибудь подальше от берега, — сказал Скотт.

Ночи вблизи экватора темные и долгие. И до самого рассвета рокотал мотор, тревожа окружающую тишину. Птицы срывались с деревьев и с криком разлетались в стороны. А туземцы в своих хижинах прислушивались к этому шуму и думали, что он сулит им что-то недоброе.

На другой день облик берегов сильно изменился. Они стали выше и суше; вместо непроходимой лесной чащи по обоим берегам раскинулись безлесные просторы, лишь кое-где виднелись небольшие группки деревьев. Деревень вдоль берега не было. Дело в том, что река служит тут проезжей дорогой. А жить у дороги в этих местах — дело не из приятных, особенно на открытом месте: могут заглянуть нежеланные гости. Лучше ютиться где-нибудь поодаль, под защитой деревьев, неприметно, чтобы ты все видел, а тебя — нет.

Река вела на северо-запад. Ландшафт менялся несколько раз. После высоких берегов снова пошли низкие, заросшие бамбуком. Тут подстрелили несколько диких уток и, выбрав место посуше и поудобнее, сделали привал. Это было очень кстати: ноги у всех затекли от неподвижного сидения.

Файлу принялся жарить уток, а Скотт, Брук, Кандараки и Хануби отошли немного в сторону от берега, чтобы поразмять ноги. Тут они заметили раскидистое, густое дерево с ярко-зелеными листьями.

— Хлебное дерево, — сказал Брук. — Нужно бы попробовать свеженького хлебца.

— Конечно, — сказал Скотт, — тем более что сухари нужно экономить: а вдруг не хватит?

Позвали Файлу. Он выбрал один плод весом за полпуда, отнес

его к своей «кухне», разбил, извлек содержимое и «замесил тесто», из которого потом стал печь на сковороде лепешки. Каждый из нас непрочь бы попробовать такого хлеба, но едва ли кто-нибудь согласился бы вообще питаться им.

Немного дальше снова увидели необычное дерево, на ветвях которого висело много черных крупных плодов. Но только люди приблизились к нему, как вдруг «плоды» подняли крик и разлетелись в разные стороны.

— Что еще за чудо! — крикнул, растерявшись от неожиданности, Брук.

Кандараки и Хануби засмеялись.

— Это же летучие собаки, — сказал Хануби.

— Только этой нечисти и не хватало! — буркнул Брук.

Эти животные похожи на наших летучих мышей, только куда крупнее. Морда у них напоминает собачью, отсюда и идет название. Как и летучие мыши, они ведут ночной образ жизни, а днем висят на деревьях, уцепившись задними лапами и закутавшись в свои крылья.

Поднялись на пригорок. На западе простиралось безлесное плато, с востока подступала зеленая низина. На берегу, возле катера, курился дымок. И нигде не было видно жилищ туземцев. Казалось, ни единой живой души, кроме наших путешественников, не было на много миль вокруг.

— Удивительное дело, — в раздумье сказал Скотт. — Такой богатый край и словно вымерший.

Кандараки усмехнулся.

— Ну, не скажите, — проговорил он, — я уверен, что в это самое время не один десяток глаз следит за каждым нашим шагом.

— Чего ж они прячутся, дураки? — сказал Скотт. — Разве мы хотим причинить им какой-нибудь вред?

— Должно быть, научены. Когда-то кто-то их тут крепко напугал, — ответил Кандараки.

— А вот смотрите, какая птичища бежит, — крикнул Хануби, вскидывая ружье.

— Это казуар, — сказал Скотт, — не стоит стрелять. Он уже далеко, да и некогда с ним возиться. Еще не одного встретим.

Казуар мчался по долине как ветер. Он был очень похож на всем известного страуса, только с гребешком, как у курицы, на голове да с шеей, украшенной ожерельем, как у индюка. На концах крыльев и в хвосте у него не было тех красивых белых перьев, из-за которых так ценится страус. И вообще перья у казуаров необычные, похожие скорее на шерсть.

— Жалко, — сказал Брук, — что в этой дурацкой стране нет, кажется, кроме казуаров, ни одного животного, на которое стоило бы поохотиться. Даже ни одного хищного зверя.

— Зато хватает хищных людей, — сказал Скотт. — Однако пора возвращаться. Файлу, видно, уже ждет с обедом.

Пробираясь через кустарник, они были оглушены громким, пронзительным криком какаду. Порядочная стайка этих попугаев, рассевшись на ветвях, вела свою оглушительную беседу.

— Вот уж разболтались, настоящие попугаи… — сказал Брук, затыкая уши, и вдруг запрыгал, замахал руками и с ревом стал кататься по земле.