В страну ледяного молчания
Шрифт:
До водораздела далеко.
Отто Юльевич предложил добраться до виднеющейся кромки и там раскинуть палатку.
Частые, глубокие трещины заставили отказаться от попытки в сумерках дойти до водораздела. Ветер отовсюду. Как быть? Где раскинуть палатку? Где посидеть, защищаясь от норд-оста, а может быть немного поспать, набрать сил для завтрашнего большого перехода до главного хребта, откуда открывается вид на Карское и Баренцово моря.
На голом месте палатку не разобьешь. Колья не выдержат натиска ветра, доходящего до 8—10 баллов. Спускаемся по южному склону к мелким
Вспыхнула синим пламенем карманная спиртовка. Растаявший снег закипел: по северному общежитию поплыл аромат горячего чая. Клонит ко сну. Беседа о сновидениях и теории Фрейда не клеится.
Устали… Хочется спать, но спать вчетвером в односпальной палатке можно только сидя на корточках.
— Товарищи! Предлагаю устроиться следующим образом. Ко мне в односпальный мешок впихнете Муханова, а сами залезайте в малицу, — предлагает Шмидт.
— Принято единогласно!
Отто Юльевич снял кожаную куртку и забрался в мешок. Места осталось мало. С большим трудом один из мешка, а двое извне впихивали мою тушу в спальный мешок. Повернуться невозможно. Тесно. Душно. Зато тепло! Спать! Мы обнялись и заснули.
Утром по легкой палатке застучали ледяные снежинки. Под спальным мешком оттаявший снег превратился в лужи. Сырость проникла сквозь вещи. Тело горит от студеной воды. Просыпаемся сразу…
— Ну, как поспали? — первым заговорил Шмидт.
— Немного холодно, сыровато, — ответил Громов, освобождаясь от мокрой малицы.
— В путь! — решительно перебил начальник. — На сегодня завхозом и поваром назначаю Илляшевича.
— Отто Юльевич, повар встает первым, — разнеженным голосом ответил Громов и перевернулся на другой бок…
Энергичный Илляшевич не заставил себя ждать. Зашипела спиртовка. Закипел чай. Раскрылись консервные банки.
— Пожалуйста к столу, завтрак подан…
Выпили чаю, закусили. Выглянули за полог палатки. С закрытого туманом неба шла мелкая пороша. Выпавший за ночь снег мягкой ватой устлал окрестность.
— В путь! К вечеру должны вернуться на ледокол.
— Отто Юльевич, запасов продовольствия осталось только на одну шамовку, — заметил повар и заботливо спрятал остатки скудного завтрака в мешок.
Разобрали палатку, обвязались веревкой. Снова в снежных просторах. Все бело, куда итти?
Ветер бьет в затылок. Начальник экспедиции отклоняется от курса, он забирает с каждым шагом влево и влево.
— Отто Юльевич, правее, сбиваетесь…
— Пра-вее! — хором кричали задние.
Ветер несет слова мимо ушей, плотно завешенных теплой шапкой. Кричим назойливее:
— Правее!..
Отто Юльевич остановился:
— Слышу. Я же иду правее.
Но Шмидт снова стал блуждать, забирая влево. Итти трудно, Мы попали на откос скользкого глетчера. Несколько раз менялись передовые, и все мы одинаково теряли правильное направление.
Совещание решило переждать погоду, отдохнуть. Целые сутки бушевала метель.
— Товарищи, остались одни черствые галеты. Экономьте их. Буран может продержаться неделю…
— Неделю — это пустяк. Вот сапоги проклятые жмут, с ними пропадешь, ноги издрогли.
Борис Громов стянул с меня тесную обувь и синие пальцы моих ног зажал теплыми руками.
— Три снегом, видишь — коченеет, — забеспокоился Шмидт, массируя мою правую ногу.
Пурга. Ветер свистит. Снег барабанит по крыше палатки. Отогретые ноги отдыхают в меховых варежках. Тепло. А за палаткой буран.
Скупая на радость приходит ночь, и утро не приносит перемены. За пологом палатки снег обильно застилает обширную территорию ледника голубым хлопком. Ветер мечется недостреленным зверем. Выходить за пределы брезентовой избушки не разрешает Шмидт.
— Ветер залепит глаза. Снесет в обрыв. Переждем…
Ждем…
Туман. Снег. Поземка. Вьюга. Метель. Пурга. Ураган. Шторм. Буран. Буря. Сменяют друг друга. Проходят день, вечер. Третья по счету наползает темная ночь. Шмидт не спит, он то и дело закрывает мне лицо теплым шарфом, заботливо подкладывает под мешок кожаные сапоги, спасает от сырости. Укутывает моих соседей своей одеждой.
— Отто Юльевич, почему не спите?
— Подагра проклятая. Спину ломает.
Шмидт при последних словах выглянул за полог палатки и закричал:
— Прояснило! В путь, живо!
Вскакивают сонные ребята. От их неосторожности ослабились оттяжки, палатка, оседая, придавливает копошащихся в ней заспанных людей.
— Не вылезать! Одеваться так!
Связанные в движениях, обуваемся по очереди, одеваемся в кожаные куртки. С моими сапогами скандал. Застывшие, они не лезут на теплый чулок. Но медлить нельзя, натягиваю их на босые ноги, — только бы не отстать от своих. Прояснило, значит надо пользоваться случаем. Скатали монатки, оглянулись.
— Ба, да мы взобрались на вершину мощного ледника Шокальского.
— Смотрите, сколько здесь трещин.
— Ветер мог сдуть нас в обрыв.
Недалеко от нашей палатки — широкое бездонное ущелье.
— Перевязывайтесь лучше. Дорога будет опасна, — обходя каждого, говорит Шмидт, просматривая мертвые узлы, стянутые вокруг пояса.
Вы, читатель, никогда, вероятно, не ходили по пустынному леднику в морозную, звездную ночь, в скованной льдом одежде при порывистом ветре. Верно, никогда? — Тогда слушайте. Путь трудный, тяжелый. Липкий снег илом прилипает к ногам. Кожа сапогов пухнет губкой. Ноги хлюпают в воде, просочившейся сквозь подошву. Красот ледника при солнечной погоде вы ночью не замечаете, — ледники притаившимися чудовищами стерегут вашу неосторожность на каждом шагу. Чуть замешкались, не рассчитали, — и вы летите в бездну трещины, у вас происходит вывих руки, — это в лучшем случае, а иногда вы остаетесь законсервированным в ледяной банке.