В страну ледяного молчания
Шрифт:
Свернув палатку, мы некоторое время стояли в нерешимости — куда же итти? Ледник, расколовшийся на тысячу продольных и поперечных трещин, замкнул нас, словно загнанных зверей, в западню.
Шмидт отошел немного в сторону и долгое время пристально всматривался в очертания горизонта.
— Идемте. Мешкать не позволено. Каждый сантиметр будем брать с боя.
Из-под ног побежали снегопады.
Десятки, сотни, тысячи раз приходилось перескакивать через трещины, канавы, пропасти.
Илляшевичу не везло. Скользкие обмерзшие подошвы подводили его, он то и дело
— Тащите, опять угробился…
Тащили и шли. К вечеру, измученные, разостлали для отдыха палатку. Шмидт уже сел на лед, расправил ноги, снял рюкзак, и вдруг, недалеко, точно мираж, перед нами из тумана выступила зубчатая стена гор, самых настоящих, каменных.
Бежим, что есть духу, боясь потерять из вида эту желанную цель.
— Стой! — закричал Шмидт. Остановился сам и задержал бегущих впереди.
— Мы на восточном берегу Новой Земли.
Илляшевич приседает от испуга.
— Как на восточном? Значит голодная смерть. Нас не найдут. Ледник не сохранил наших следов.
Шмидт, окончив внимательный осмотр местности и нашей растерянной группы, усмехнулся и радостно заметил:
— Вон там направо в котловине гор озеро, а там левее — скала, где мы в первый день сушили белье.
— Правильно, ходу! — бросил Борис Громов и, увлекая нас, ритмическим шагом физкультурника побежал вожаком.
— Земля!
Без отдыха карабкаемся на скалу, сокращаем путь через трещины и наконец спускаемся в защищенную долину, срываем цветы.
Мечтательный Илляшевич набирает целый букет голубых незабудок и жадно пьет их аромат. Мы прикалываем к петличке желтый полярный мак и улыбаемся во весь рот.
— Отто Юльевич! Верблюжья гора.
Знакомыми, почти родными казались встречные скалы, долины, бухты, острова.
Остров Богатый, израненный поморскими крестами и кладбищем русских поморов, поднял на высоком выступе скалы опознавательный знак, водруженный за наше отсутствие матросами и архангельскими плотниками.
Мачты „Седова“ вызвали крики радости. В Русской гавани маленькой точкой виден мерно покачивающийся на якорях ледокол.
— Дошли… Спасены…
— И не только спасены, а сохранили запись топографической съемки местности, где кроме нас не ступала нога человека.
Мы видим белое облачко пара, взлетевшее над трубой ледокола. Вслед за ним слышим слабый гудок.
— Заметили. Хорошо бы перекусить горяченького, — нахохлившись петушком, бросил Илляшевич.
Когда подошли к берегу, шлюпка уже ожидала нас. Матросы рассказали о тревоге за судьбу нашей партии.
— Проф. Самойлович приказал снарядить поисковую партию. Завтра утром она должна была выйти на ваши розыски, — крутя „козью ножку“, тарабанил Московский. — Махорочка крепкая, кто хочет, вертите. — Небось, без табачку-то трудно было.
С борта ледокола гроздьями свесились головы:
— Вернулись…
— Смотрите, какие бледные, худые, измученные.
Мы бодро шагаем по парадному трапу, но ноги трясутся, выдают. Устали, — зачем скрывать. Глаза бегут по краснощеким лицам матросов.
— Вы за наш
Кто-то принес маленькое зеркальце. Из его овала уставились на нас чужие осунувшиеся лица с выпирающими скулами. Мы с трудом узнали себя.
Сытный, двойной обед окончательно обессилил нас. Эту ночь мы заснули спокойно в натопленной каюте, на чистых простынях и даже под шерстяным одеялом.
ПРИХОД „СИБИРЯКОВА“
Утром 8 августа. Получено радио от „Сибирякова“. Капитан его, из за подводных камней, не решается подойти к берегам Новой Земли. Он просит давать протяжные гудки для ориентировки входа в Русскую гавань. По сигналам сирены ледокол „Сибиряков“, перегруженный кардифским углем, к вечеру важно вошел в защищенную гавань. Палубная команда матросов перенесла парадный трап с левого борта на правый.
— Боцман, к лебедке! Принимай трос! — закричал в рупор капитан Воронин.
— При-ча-ли-вай, — донеслось с „Сибирякова“.
Спущенные с нашего ледокола сосновые бревна смягчили удары бортов двух ледокольных броненосцев.
С палубы корабля прыгнули к нам архангельские комсомольцы.
— Товарищ Шмидт, крайком партии прислал газеты.
Раскрылись полотна страниц. Газеты, журналы мигом растащены по углам, каждому хочется поскорее узнать, что делается на Большой Земле. Любопытные собаки, перескочив через борт, понеслись к камбузу „Сибирякова“.
Мой любимый Волчок не рассчитал расстояния, прыгнул и упал в узкое ущелье между ледоколами.
— Собака за бортом!..
Сергей Журавлев бросился на помощь, он осторожно спустился на канатах к воде, сильными пальцами ухватился за шерсть утопавшей собаки и вытащил ее наверх.
— Охота за псом лазить, — говорит кто-то с „Сибирякова“.
— Каждая собака на учете, — отряхивая с себя мокрую шерсть, процедил сквозь зубы зверобой Журавлев.
Капитан Воронин, закончив обмен любезностями с прибывшим коллегой, отдал распоряжение:
— В два дня перегрузить уголь!
Матросы подхватили, вызвали кочегаров на соцсоревнование. Зашипела лебедка, заскрипели стальные канаты. Зашумели корзины, наполненные сверкающим, как алмаз, кардифом. „Седов“, подобно проголодавшемуся чудовищу, с жадностью набивал пустое чрево глубокого трюма. Топлива для второго похода нужно взять как можно больше.
…Товарищи, Слышите? Цифры поют: К грядущим победам Стройся! Стал большевистский Свободный труд Делом Добрести и геройства…— Первая вахта погрузила:
— 170 корзинок.
— Вторая:
— 180.
— Третья:
— 200.
— Первая:
— 244.
Каждые четыре часа доска соревнования отмечала подъем.
К началу вторых суток кардиф был плотно втиснут в угольные ямы ледокола.