В страну волхвов

Скипа Нина

Стас посмотрел на Яноша, желая убедиться в собственной правоте. Тот с улыбкой прислушивался к разговору о коврах. И тут вдруг Стас понял, что мальчишка не подлаживается к начальству, а просто искренне его любит. Такими глазами смотрят на старших братьев, а не на старших по званию.

Карточка паломников дала им временное гражданство Трехречья, поэтому в пути они пользовались всеми предусмотренными для паломников бытовыми удобствами. На почтовых станциях им меняли лошадей и предлагали горячий чай с недельными бутербродами, в деревнях их за умеренную плату размещал деревенский староста, который по совместительству командовал трактиром для паломником и почтой. Воистину, в Трехречье не признавали безделья.

Янош приспособился

брать на станциях кипяток, заваривал чай и кормил компанию припасами из вещмешка. Правда, на обед он ежедневно заказывал горячие блюда и следил, чтобы его спутники все съедали. Стас в присмотре не нуждался и с неодобрением наблюдал, как Вацлав и Милан капризничали наперебой. Насколько он мог судить и Вацлав, и Милан делали это исключительно, чтоб форму не терять. Никакой другой причины он, Стас, не видел. Разве что просто разговор поддержать. Хотя эти двое отличались умеренным аппетитом. Может, им и в самом деле не хотелось доедать бесконечные борщи и тыквенные каши.

Таким вот образом, компания доехала до Каменца к вечеру третьего дня. Каменец лежал на так называемом Золотом Кольце Трехречья. Что означало это название Стас, исполнявший в Трехречье роль гида, как человек, немало походивший по стране, не мог. Зато он мог сообщить своим спутникам, что в Каменце им придется расстаться с удобными санями. Дальше паломникам полагалось идти пешком.

Если верить карте, до резиденции Души Трехречья было километров семьдесят. На санях бы они доехали туда за день, а так опять предстояло два дня тащиться по заснеженной дороге. Дневной переход в тридцать пять километров нелегок и при более благоприятных погодных условиях.

Посередине пути располагался странноприимный дом. Судя по нему, трехреченцы считали паломничество неотделимым от аскетизма. Единственное, чем мог похвастаться дом, так это теплом и сухостью. По зимним временам это было не мало, но путники все же предпочли бы более просторные номера. А так маленькие комнатки, в каждой по две кровати и вешалке для верхней одежды. Душ и туалет в коридоре один на этаж. Для постояльцев предназначался второй этаж трехэтажного дома, на первом этаже была столовая и комнаты персонала. Путешественники приняли душ и спустились поужинать.

Мда, местный ужин заставлял с сожалением вспоминать тыквенные каши, подаваемые на обед в деревнях. Здесь тоже была каша, только самая обычная пшенная, и вареные овощи. Вацлав со вздохом попросил Яноша захватить ему порцию и сел на деревянный табурет у ближайшего стола. Янош скептически оглядел меню и попросил повариху приготовить им побольше винегрета. Повариха — полная женщина средних лет с выглядывающими из-под колпака светлыми кудряшками, отнеслась к молодому человеку с материнской нежностью и быстро нарезала ему большую миску овощей. Ласково приговаривая, она посолила овощи, залила ароматным подсолнечным маслом и даже не стала противиться желанию Яноша забрать миску в комнату.

Янош прихватил миску и попросил повариху вскипятить чайник воды. Они, дескать, мечтают попить кипяточку с дороги. Стас смотрел на все эти маневры Яноша с видимым неодобрением, чего это он вдруг выпендривается, а Вацлав с улыбкой. Правда, тот же Стас посмотрел на Яноша совсем другими глазами, когда в номере Вацлава тот дал ему тарелку с винегретом и солидным куском буженины.

Засиживаться не стали. Как только Янош напоил всех чаем, он тут же встал и сказал, что Вацлаву и Милану надо спать. Стас послушно ушел с молодым человеком в другую комнату.

Утром Милан поднял всех ни свет, ни тьма и вытащил на воздух еще до завтрака.

— Не нравится мне это место. Не знаю почему, но не нравится, — объяснил он.

Вацлаву тоже не понравилось в гостинице для паломников. Он чувствовал, что там что-то не так, причем не физически, а магически. Но как это смог почувствовать Милан? Его ведь никто не учил магическим наукам.

Часа через два они наткнулись на солидную кучу валежника и остановились

на привал. Вскоре в котелке уже грелась вода, а Милан поджаривал на сковороде бутерброды.

Стас задумчиво уставился в костер и заговорил.

— Ночевка здесь устроена как раз посередине пути. Так что к резиденции мы придем вечером. Где-то перед ужином. Здесь принято представляться воспреемнику сразу по прибытии.

— Это Володимиру? На которого я так похож?

— Да...

— Ну, тогда нам не резон приходить вечером. Лучше заночуем километрах в пяти — десяти от резиденции и представимся утром. Сейчас зима, темнеет рано, а мне бы хотелось иметь побольше времени в своем распоряжении. Да и сил тоже. После дневного перехода все мы будем никакими.

— Да, пожалуй, — неуверенно согласился Стас. — Слушайте, Вацлав, а у вас нет ощущения, что все сердце Трехречья буквально пропитано волшбой?

Вацлав пожал плечами.

— Я этого и ожидал. Собственно, я ожидал, что такой волшбой будет пропитано все Трехречье. Но общий магический фон здесь, скажем так, умеренный. Примерно, как на границе. А здесь, в сердце страны фонит будь здоров. Где-то на порядок выше.

Милан механически раздавал всем еду, жевал сам, смотрел на блеск костра в тусклом свете облачного утра и как-то отстранено слушал мага. Ему вдруг вспомнилось — Трехречье — страна волхвов, здесь живут одни волхвы, учат волшбе прямо с колыбели, а всех неспособных приносят в жертву силам трех рек. На деле же оказалось, что магией занимается горстка посвященных, в точности как дома, в Верхней Волыни. Только там этих посвященных зовут магами, а здесь — священниками. Смешно право, особенно если вспомнить, как Горислав предавал магии анафеме, на основании того, что она не предусмотрена божеским откровением. Хотя... религия — штука хитрая. И здесь, наверное, Горислав прав. Истинной религии нигде не осталось. Только Верхняя Волынь впала в одну ересь, а Трехречье — в другую. В Верхней Волыни церковь проповедовала жить по совести, буде таковая найдется, а ежели таковая, паче чаяния, не сыщется, то смотреть на совестливого соседа и, по возможности, подражать ему. В общем, жить так, чтобы не причинять лишних неудобств ближним, более того, помогать им по мере возможности. А здесь тоже ересь, только здесь возвели во главу угла Душу Трехречья. Остальная жизнь должна подчиняться рациональности и советам, исходящим от этой Души. А религия... Что ж, кто может с уверенностью сказать, кто прав, кто нет? Если принять за истину основную догму религии — что она дана Богом избранному им пророку, как откровение, тысячи лет назад, то его участи, в смысле Бога, не позавидуешь. Попробовать объяснить устройство вселенной человеку, который не кончил даже начальную школу. Может этим и объясняется наличие нескольких пророков? Бог видел, что его не поняли, и пробовал довести до людей правду жизни для какой-то только ему понятной цели? Трудно разговаривать с человеком, который тебя не понимает. Еще труднее пересказать то, что не понял и не записал, по неграмотности. А при десятом пересказе теряется всякий смысл, даже ежели таковой изначально и имел место быть. Интересно, почему, когда люди стали чуть-чуть разбираться в жизни, откровения прекратились? Причина может быть только одна. Бог и не хотел быть понятым — боялся утратить божественность. Вместо этого, при его попустительстве был введен термин «промысел божий», чтобы объяснить нелепость и состыковать нестыкуемое по определению.

Вот и Трехречье. Кем бы ни была эта Душа, она явно темнила. Она не хотела быть понятой. Нет, отнюдь! Отсюда и эти сказки о всенародной волшбе — ну ни дать, ни взять накормление пяти тысяч тремя хлебами! А что касается магического фона в этом Золотом Кольце, то он, Милан, готов прозакладывать килограмм колбасы против вареной улитки, что фон не столько силовой, сколько информационный. Шпионский.

Кстати о фоне, Милан оторвал взгляд от костра.

— Вацлав, а какой средний фон в Верхней Волыни?