В Суоми
Шрифт:
Ленсман разрядил в воздух револьвер. У женщины выпал из рук ковш, и она повалилась на землю.
Самогонных дел мастер вскочил на ноги, как медведь, которого потревожили в берлоге, схватил прислоненное к пню охотничье ружье. Но он вовремя заметил два наведенных на него дула.
Через минуту ленсман, присев у пня, при прыгающем свете костра составлял протокол. Потом началось веселое уничтожение «завода». Огонь был потушен, котел опрокинут, деревянную лейку рубили в куски. Ушат, полный барды, был настолько тяжел, что ленсман с помощником
— Какая жалость, что мы пришли так рано! — усмехнулся Юстунен. — Ну, право, приди через несколько часов — получили бы готовую выпивку.
Ему никто не ответил.
Мастер сумрачно смотрел на то, что делал ленсман.
Ударами топора помощник ленсмана разнес ушат в мелкие щепы. Женщина хмуро и сосредоточенно подобрала железные обручи.
Составив протокол и разгромив «завод», ленсман объявил мужчину арестованным, и все, не торопясь, пошли обратно через лес в хижину.
Ленсман наблюдал, знакомы между собой или нет старые его арестанты и новый, и под конец решил, что если и знакомы, то ничем не выдают себя.
Позади всех шла женщина, державшая в руках железные обручи.
Почти на рассвете вернулись они в одиноко стоящую хижину.
Спали долго, всласть, особенно винокуры, словно желавшие оттянуть срок прощания с домом. Когда все выспались, поздно уже было отправляться на ночь глядя в дальний путь, через поросшие густым лесом холмы и болота. Поэтому вскоре все снова залегли спать.
Олави спал тревожно, ему все снилась Эльвира, заливающаяся слезами над связкой оружия. Инари же спал так, словно отдыхал от тяжкой болезни.
Когда на рассвете, разбуженные ленсманом, все арестованные и конвой вышли из дому, Олави шепнул Инари:
— У меня предчувствие, что Лундстрем и оружие погибли.
— Довольно насчет предчувствий.
И они пошли в гору.
Под ногами осыпалась земля и катились с шумом мелкие камешки. Шли гуськом. И опять позади всех шла женщина, которую никто не приглашал в этот невеселый путь. Тропинка круто вела вверх, порою приходилось хвататься руками за колючие ветви елок, чтобы не соскользнуть вниз.
Утомленные, только после полудня остановились они на привал у шумного, пенящегося водопада; он срывался с крутизны и ревел как бешеный, перескакивая с камня на камень.
— Почему бы тебе не бежать? — спросил Инари мастера-самогонщика.
— Старики говорят: так гни, чтоб гнулось, а не так, чтоб лопнуло! И правильно говорят.
После этого ответа старик многозначительно замолчал.
Зато Олави от Юстунена в пути узнал о спиртном производстве больше, чем он раньше мог себе представить.
Далеко за полночь, измученные дорогой, арестанты и конвоиры пришли в село Сала. Олави, проходя мимо одного двора, толкнул локтем Инари:
— Здесь живет жена моя Эльвира.
И они пошли дальше.
— Отсюда уже можно бежать, — сказал Инари.
Их привели в арестантскую комнату. Там уже сидело
Суд должен был начаться завтра к вечеру — тогда приедет судья и явятся все вызванные повестками подсудимые и свидетели.
Олави и Инари нашли себе место на полу, среди спящих вповалку.
На другой день их повели на суд, в большую избу, разделенную на две комнаты.
В одной заседал суд. В другой ожидали вызова подсудимые вперемежку с многочисленными свидетелями.
Инари стал осматриваться, как бы лучше улизнуть.
У входа стоял вооруженный полицейский, но окна были не защищены решеткой. Правда, порою по улице проходили солдаты. Здесь теперь был расквартирован пограничный отряд. Это для Олави было новостью. Но если спокойно удалиться из помещения суда, то никому и в голову не придет остановить их на улице.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Лундстрем сначала спокойно ждал возвращения Инари и Олави с подмогой для переноски груза, беспорядочно наваленного на берегу и прикрытого свеженаломанными ветками.
Он чувствовал себя превосходно и отдыхал весь день, рассчитывая, что товарищи вернутся только под вечер. Он насвистывал знакомые ему старинные песенки, палкой сбивал шишки с сосен и елей. Но потом, когда подобрались сумерки, он забеспокоился.
Да, товарищам следовало бы уже возвратиться.
Солнце садилось далеко за озером. Беззвучно спускались сумерки.
Лундстрем встал с валуна, на котором сидел, и тревожно прошелся по берегу.
Еще полчаса назад все было так знакомо и понятно, а теперь холм вырос в высокую гору.
Метрах в двадцати от берега в лесу высилась муравьиная куча. Лундстрем подошел к ней. Муравьиная жизнь к ночи, очевидно, угасла, и он захотел потревожить ее, но раздумал. По муравейникам учил его Олави распознавать близость дороги. С какой стороны они покатее, с той — дорога. Надо проверить. И Лундстрем, определив более покатую сторону муравейника, пошел искать в сумерках дорогу. Олави был прав. Метров через двадцать он нащупал ногою еле заметную твердую тропку.
Лундстрем вытащил из-за пазухи план пути. Здесь начинался новый этап, и черта на плане указывала прямое направление на север, к селу Сала.
«Как мало осталось идти!» — подумал Лундстрем; он умел обращаться с чертежами — ведь он был квалифицированным металлистом. Он был прав: по линии полета птицы до Сала оставалось около тридцати километров. Наступил темный осенний вечер. Лундстрему стало холодно, он разложил костер подальше от берега, чтобы чужой глаз не приметил.
Товарищи все еще не приходили. Неужели с ними приключилось что-нибудь? Может быть, они попали в засаду, может быть, их убили, а он сидит здесь и ничего об этом не знает? Нет, этого не может быть. Просто дорога оттуда труднее, чем предполагали, с крестьянином сторговаться хлопотливее; они придут сюда уже сразу с лошадью.