В Суоми
Шрифт:
О том же, что случилось в батальоне, они узнали лишь после войны, когда вернулись на родину. (По соглашению о перемирии, финские граждане, которые противодействовали войне Финляндии против Объединенных Наций любым способом, вплоть до перехода на их сторону с оружием в руках, не могли быть подвергнуты в Суоми никаким репрессиям, репрессированные же ранее полностью были реабилитированы и получили за нанесенный им ущерб денежную компенсацию.)
Когда делегаты, а затем и первая группа солдат ушли за линию фронта, среди оставшихся возобладало
Нет, речь шла, разумеется, не о воинской дисциплине, а о партийной.
— Партия, — говорили одни, — не давала указания переходить, сдаваться в плен, а, напротив, требовала, чтобы коммунисты всегда и во всех переделках и невзгодах оставались вместе с массами и вели среди них работу.
— Но ведь в батальоне Пярми — как в тюрьме, мы все равно изолированы от масс, — убеждал их Антеро с друзьями еще до того, как батальон бросили в наступление. — Нельзя же живое дело превращать в догму. И потом — нам партия не давала разрешения стрелять в красноармейцев, солдат социализма!
Здесь я должен сказать, что и те солдаты этой роты, которые не перешли вместе с Бюманом линии фронта, тоже не сделали ни одного выстрела.
После случившегося в лесах Карелии непокорная рота штрафного батальона была расформирована, а солдаты ее заключены в концентрационный лагерь. Там они и прозябали до конца войны, только нескольким удалось удрать из-за колючей проволоки…
С двумя из них я встретился позже, в июле, на шлюзе «Конус» на озере Калавеси, севернее Варкауса. И они мне, тоже в бане, но «настоящей саволакской», которая топится по-черному, рассказывали о своей жизни. Там же я узнал и о судьбе демобилизованного майора Пярми, ставшего управляющим фабрикой и закончившего недавно свой жизненный путь в Куопио.
Но встреча с четой Хаатайнен и с Аку Хямяляйненом — это уже совсем другая история.
А сейчас, когда Бюман в бане рассказывал о том, как он работал бригадиром в лагерях пленных под Казанью и в Череповце, о том, что делал, вернувшись в Суоми, о борьбе, идущей здесь в профсоюзах, я думал, что 23 февраля, День Советской Армии, я завершаю достойным образом и в хорошей компании.
Здесь был жив тот неугасимый дух, который сорок лет назад привел путиловцев и обуховцев, рабочих Лесснера и Парвиайнена в первые отряды армии, сражавшейся за социализм.
ФИНСКИЕ ДОМА И ДОМИКИ
Неужели ж Хельсинки лежит на одной широте с Гренландией? Этому трудно поверить — и не только летней белой ночью, когда, раскрыв окно, вдыхаешь теплый морской воздух, словно настоянный на смолистой сосновой хвое, и видишь скользящие по заливу белокрылые яхты, но и в морозный январский день, когда, весело болтая, тебя обгоняют на тротуарах спешащие на каток ребята.
Но зато, пожалуй, нигде с такой наглядностью, как в Хельсинки, не увидишь, насколько прав учебник географии,
Здесь куда ни пойдешь — прямо ли, направо или налево, — обязательно выйдешь к морю, к пакгаузам торгового порта или к приморскому парку, к дощатым настилам, на которых женщины полощут белье, к песчаному пляжу или к причалам какой-нибудь прибрежной фабрики. Многие из них здесь имеют свои пирсы, где сгружают сырье и откуда, прямо из цехов, в заморские страны уходят товары.
Мало того, что город расположен на полуострове, сам этот полуостров изрезан заливами, всеми этими — по-шведски фиордами, по-фински лахти — бухтами и бухточками. Они омывают бесчисленные мысы и мыски, глубоко вдаваясь в глубь полуострова.
Пассажирские океанские пароходы причаливают к пристани в центре города, рядом с фешенебельнейшими гостиницами. Рыбачьи лайбы подходят чуть ли не вплотную к президентскому дворцу.
И куда ни взглянешь — острова, острова. Лесистые, большие и маленькие, вырастают крутобокими скалами прямо из моря.
Большой Хельсинки насчитывает свыше двухсот островов.
Легкие мосты переброшены с одного острова на другой. Целые цепочки островов сплетаются мостами, нанизываются, как бусины волшебного ожерелья.
Один остров заслоняет собой соседний, замыкая горизонт, и кажется — перед тобой вовсе не море, а озеро. Но пройдешь сотню-другую метров — и блеснет другая даль, словно взору открылось новое озеро.
И надо всем этим царит отовсюду видный купол собора.
И каждый остров по-своему известен.
На Сеурасаари — музей старой деревни под открытым небом, на скалистом Коркеасаари (сюда можно попасть только по морю) — зоологический сад. На четырех островах старинная крепость — бывший Свеаборг, ныне Суоменлинна.
Остров — яхт-клуб.
На острове Ламмисаари — дома отдыха рабочего общества трезвости «Куйто». На острове Лауттасаари, в сосновом лесу, — район нового жилого строительства. И так далее.
Острова, острова, — но легче запутаться в этом лабиринте, чем перечислить их.
И еще что поражает глаз в Хельсинки — вдруг среди домов высится стеной гранит ребристой скалы. Среди позвякивающих трамваев и быстро летящих автобусов — поросшие мхом и соснами скалы здесь запросто вписываются в пейзаж.
Вживаясь в образ города, и летом и зимой я один и с друзьями много бродил по его проспектам и переулкам.
Высокая, седеющая, энергичная женщина Сюльви-Кюллики Кильпи, председатель общества «Финляндия — Советский Союз», автор книги «Ленин и финны», показывала мне в Хельсинки дома, связанные с именем Ленина: аристократический дом, где в квартире профессора ночевал Ленин, впервые попав в Суоми; высокий дом на площади перед рынком в рабочем районе, где, скрываясь от ищеек Временного правительства, Ленин жил на шестом этаже, у Кустаа Ровио.