В свете старого софита

Романушко Мария Сергеевна

…А потом Валерий Всеволодович дал нам тетрадь, и попросил, чтобы каждый из нас написал своё впечатление о картинах. Он сказал:

– Это – традиция. Все, приходящие к нам первый раз, что-нибудь пишут в эту тетрадь. И, если не возражаете, можете оставить свой телефон.

Как написать в нескольких фразах о том, что я пережила сейчас?… Хотелось сказать так много!…

А телефон свой, конечно, я оставила.

– А Валерий по этой сумасшедшей жаре совершает прыжки тигра! – говорила Людмила Фёдоровна. – Он пообещал мне, что этим летом добудет для

нас квартиру. Но чего это ему стоит! Все эти бесконечные поездки, очереди под кабинетами и общение с чиновниками… Я бы не выдержала.

– Тебе, Люся, и не надо этим заниматься. Ты – поэт.

Она разливала чай… и её тихий голос… нет, она не жаловалась, она восхищалась мужем. Он в её глазах был настоящим героем.

– Дело в том, что возвращение в коммуналку невозможно. У Валерия уже было два инфаркта… А ведь это его родной дом! Он там родился и жил с родителями до революции. Это потом в квартиру подселили толпу алкоголиков… Единственное, с чем будет жалко расставаться – так это с видом из окна. Окно смотрит прямо на Кремль! Одно время у нас в доме висела картина Лентулова «Москва». Одна Москва – за окном, другая – на стене, как раз напротив окна. И когда во время заката на картину падали лучи солнца… эффект был потрясающий! Вообще, обожаю Замоскворечье. Старые тополя в нашем дворике… Конечно, жалко будет со всем этим расставаться… Но речь идёт о выживании. Если мы останемся в этой коммуналке – мы погибнем…

– Люся, мы не погибнем. Я тебе обещаю: квартира этим летом у нас будет!

– Спасибо нашим добрым друзьям, Волковым. Они уехали на лето в Париж и оставили нам ключи от своей квартиры. Здесь – чудно! Воздух изумительный, и эта роскошная сирень за окном… Как на даче. Здесь и мастерская в третьей комнате, Валерий может работать, он уже написал эту сирень. Он обожает писать сирени! Каждое лето их пишет.

Людмила Фёдоровна расставляла на маленьком столике чашки и разливала чай, мы с Татьяной ей помогали.

– А как вам картины самого Волкова? Точнее – двух Волковых. Это – отец, Александр Волков, «Снятие с креста». Гениальная вещь, не правда ли? Написана в двадцатые годы, но какая современная! Формально – кубизм. Но сколько экспрессии, страсти, страдания… А это – работы его старшего сына, Валерия Волкова, хозяина этой милой квартиры. Изумительный «Восточный базар»… Я обожаю эту работу! А это – портрет его жены Светланы. Её настоящее имя – Клер, что по-французски значит «Светлая». Она юность прожила во Франции, это и есть её родина. Точнее, она родилась в Багдаде, а детство и юность прожила во Франции, её родители – эмигранты первой волны. А после войны вернулись в Россию… Вот так бывает.

А потом был чай, и его запах сливался с запахом сирени, которая и на картине «Вечерний звон», и за окном, а там и жасмин уже зацвёл и засветился своими ярко-белыми цветами-звёздами, и стихи Людмила Фёдоровна читала про жасмин…

Вечер пахнет чаем и жасмином, Лунно полыхающем в саду… Начинаясь медленно и длинно, Разговор уходит в высоту…

И я поняла, что перед нами – великий Поэт.

А ещё она читала про Сократа, и мне казалось, что Сократ –

вот он, сидит с нами за одним столом, с синей пиалой в руках… и поглядывает на нас острым, голубым взглядом…

И бабочки летели на огонь и падали, и падали, обуглясь… В столетья разворачивался год, как мир, необозримый и округлый…

А уж я-то всю Цветаеву, и всю Ахматову, от корки до корки… мне казалось, что вот они – две звезды русской поэзии. Но вот она – третья звезда, которая с того вечера светит мне ярче двух других…

Людмила Окназова… Кто-то из друзей, вслушиваясь в её фамилию, воскликнет: «Окназова – это же окна зова!»

Да, это так. Как будто распахнулись перед нами окна зова…

И мы тоже читали в ответ в тот вечер. И Гавр читал свои стихи, и Симон, и я. Получилось такое потрясающее поэтическое чаепитие: с луной-торшером, с запахом вечерней сирени и жасмина из окна… и лицами прекрасных людей вокруг маленького уютного стола…

И так не хотелось уходить!…

Мы прощались, и меня поразили глаза этой маленькой женщины. Я ещё не знала тогда, что на меня смотрит… моя будущая крёстная мать.

* * *

…Когда мы с Гавром пришли вновь на лито в Сокольники, в этот, второй свой приход сюда, я познакомилась с Мишей Файнерманом и Володей Казарновским. Володя тоже поступает в Литературный, но – на прозу. Дал почитать свои рассказы.

Звонила ночью Гавру: «В России родился новый Гоголь!»

Миша на лито читал свои стихи тихим, заикающимся голосом. Верлибры. Они меня заворожили…

– Мне очень понравились ваши стихи, – сказала я ему.

– А мне ваши – нет, – сказал он. – Я вообще не люблю рифмованные стихи.

– Но я и верлибры пишу.

– А… это интересно, хотелось бы почитать, – сказал он.

Так началась наша дружба, которая с того дня продлилась на всю жизнь: и с Мишей, и с Володей.

А потом – через много лет – мне суждено будет стать редактором-составителем первой Мишиной книги и первой Володиной.

* * *

Поэтический вечер в ЦДЛ, в Малом зале. Выступают не только профессиональные поэты, но и все желающие. Надо только послать записку ведущему – переводчику Левину. (Или Левику? От волнения я не очень поняла). Желающих выступить много. Поэтому установлен лимит: два стихотворения.

Я прочла два.

Ведущий сказал:

– Читайте ещё.

– А как же лимит?

– Читайте!

И после каждого следующего стихотворения он говорил с улыбкой: «Ещё!» Я прочла стихотворений пять или шесть, мне долго хлопали… Жаль, что в зале не было Гавра. Он в это время был в командировке в Кишинёве. Но были Симон, ещё народ с нашего лито, был «Пушкин». Он слушал, когда я читала, прикрыв глаза и покачивая ногой.

Вечер закончился. Народ бурлит в фойе… Какой-то дядечка хочет меня познакомить со знаменитой поэтессой – Риммой Казаковой. Я спросила: