В сводке погоды - SOS
Шрифт:
Штурмбаннфюрер вытер полотенцем лоснящиеся от жира губы и руки, сказал:
— Герр Поблодзинский, господин каюр, прошу к столу радиостанции… Он остановил свой взгляд на Бухтиярове.
— Поблодзинский согласен на вызов самолета, — ответил Григорий.
— Пусть скажет сам господин, Поблодзинский, — сухо заметил офицер.
— Да… — неуверенно ответил Поблодзинский.
— Ну и отлично. Мы вас отпускаем, весь мир узнает о нашей гуманности. Текст передачи составлен. Предупреждаю, моя рука лежит на рубильнике передатчика. Если сделаете попытку передать прямо или косвенно, что на мысе
— Все ясно. Через пять минут по расписанию срок связи с Диксоном. Вначале передаю фактическую погоду, потом вызов самолета, — настраивая рацию и уверенно садясь за радиостол, говорил Поблодзинский.
Офицер, настороженно наблюдавший за ним, спросил:
— Сколько знаков вы даете в минуту?
— На обычном ключе Морзе — сто пятьдесят — сто шестьдесят, а у нас на морском — до трехсот.
— Этим темпом и работайте. — Немец протянул приготовленный текст и положил руку на рубильник.
— Господин офицер, — неожиданно вмешался Бухтияров, — знаете ли вы, что на самолете ледовой разведки подвешены бомбы и стоят тяжелые, спаренные пулеметы? Если лодки всплывут, сами понимаете, что может произойти.
Поблодзинский, встретившись со взглядом каюра, понял смысл его слов. Немец насторожился, что-то сказал находившимся в комнате офицерам, потом насмешливо ответил:
— Я понимаю ваше недоверие. Но как только будет получено согласие на вылет самолета, мы уйдем в море…
— Время, — вдруг тихо сказал Поблодзинский.
С трудно скрываемым волнением он положил руку на рукоятку ключа. Тонкий писк точек и тире, почти сливавшихся в один протяжный звук, полился из контрольного репродуктора. Глаза немца подозрительно забегали от текста к руке радиста. Привычно улавливая слова передаваемого текста из потока точек и тире морзянки, немец вдруг почувствовал, что, читая фразы, не успевает фиксировать некоторые отдельные буквы, в бешеном ритме уходящие в эфир. Он сделал движение, чтобы дернуть рукоятку рубильника, но тут же остановился. Прекратить передачу — значит вызвать лишнее подозрение Диксона и, конечно же, ядовитую улыбку этого чертова каюра, с независимым видом наблюдавшего за ним, словно умышленно отвлекая внимание на себя.
Передача заканчивалась. Дик-сон выдал квитанцию, подтверждающую прием радиограммы, и, как это бывает при нормальной связи, дал команду — ждать. Не снимая наушников, Поблодзинский молча повернулся к офицеру.
— Зер гут. Вы большой мастер. По стакану шнапса! — крикнул он боцману. Но тут низкая, басовитая дробь морзянки Диксона полилась из аппарата. Поблодзинский дал свои позывные, подстроился, и его карандаш заскользил по странице вахтенного журнала: «Диксон шторм зпт туман зпт мокрый снегопад тчк Ветер северо-восточный 25 метров секунду зпт порывы до сорока зпт сильное обледенение тчк Улучшением погоды самолет вылетает тчк Обеспечьте реке зпт морском разводье посадку тчк Учтите изменением ветра акваторию моря может затянуть льдом тчк Слушаю вас последние пять минут каждого часа тчк».
Передача прекратилась. Поблодзинский выключил радиостанцию и, уронив руки, в изнеможении откинулся на сиденье.
— Ух! Доннерветтер! —
Когда пленных увели, немец, не скрывая радости, сказал командирам лодок:
— Связь с Диксоном прошла нормально. Самолет вылетит, как только улучшится погода. Правда, погода может измениться не в нашу пользу, задуют северные ветры, и тогда льды прижмутся к берегу. Приказ: первое — вывезти на лодки продукты и все ценное. Второе — лодкам лечь на грунт, непрерывно наблюдая за изменением ветра. Третье — в случае начала подвижки льда к берегу уходить в море, в разреженные льды. Четвертое — для захвата экипажа самолета на берегу остаюсь я и двадцать десантников. На радиоприеме под моим контролем будет работать русский радист. Все! Идите и выполняйте. Хайль Гитлер! — кончил офицер и, подойдя к двери, крикнул: — Каюра ко мне!
Когда ввели Бухтиярова, офицер невольно залюбовался им. Рослый, с могучими плечами, копной буйных волос цвета овса. Чувство зависти кольнуло офицера: «Ариец. Чистокровный экземпляр. Надо же, а ведь славянин», подумал он.
— Садитесь, господин Бухтияров. У меня к вам просьба.
Синие глаза каюра казались спокойными.
— Да, да! Не приказ, а просьба!
— Я слушаю вас, — как-то тихо сказал Бухтияров, опускаясь на стул.
— Помогите нам перевезти к берегу груз с зимовки, который мы вынуждены забрать на лодки как военный трофей. Чем скорее это будет сделано, тем быстрее мы уйдем в море. А это в ваших интересах.
— На собаках? Но моя упряжка, как вы знаете, на том берегу реки.
— Знаю. Но на зимовке есть еще двадцать собак.
— Они все лето не работали в упряжке. Может, мне попытаться перегнать моих?
— Нет, зачем же рисковать жизнью. Мы видели, как вы перебирались через реку. Офицеры ставили заклад один к ста, утонете вы или выберетесь. Представьте, я выиграл.
— Так почему бы вам не выиграть еще?
— Да потому, что выигрыш не оправдает проигрыша. Где я найду еще такого лихого каюра, — хитро улыбаясь, ответил офицер и продолжал: Используйте собак, находящихся на зимовке. Вам безопаснее, и нам спокойнее. В помощь даю вам боцмана, правда, он не каюр, но когда-то готовил овчарок для службы в абвере… И не вздумайте бежать. Боцман и сопровождающие его два матроса предупреждены.
Бухтияров вышел. В полумраке сеней он хотел было потянуться к своему карабину, который стоял на том же месте, где он его оставил утром, но тут же сообразил, что это ловушка, карабин наверняка без патронов. «Ну, сволочи, посмотрим, кто кого», — Григорий решительно распахнул дверь. Яркое солнце, отражаясь от свежевыпавшего снега, больно резануло по глазам. Присмотревшись, он увидел у нижней ступени крыльца рыжего моряка с тяжелым «люгером» на поясе и автоматом в руках. Григорий направился к длинному и низкому сараю, где содержались собаки. Боцман и подошедшие еще два матроса, не отставая ни на шаг, следовали за ним.