В тебе моя жизнь...
Шрифт:
Это привело его в какое-то волнение. Им полностью овладела странная нервозность, словно какой-то кисейной барышней. Что происходит, спрашивал она сам себя, но ответа так и не находил, как и не пытался.
Анатоль взглянул краем глаза на часы, стоявшие на каминной полке. У него оставалось совсем немного времени, чтобы полностью одеться и выехать в Аничков дворец. Там его ждет императорская чета, чтобы как посаженные родители с иконой благословить его на вступление в брак (императрица пожелала разделить с мужем эти обязанности).
Вернулся в спальню Федор с парадным мундиром в руках. Он в последний раз проверил,
— Мандражируете, барин? — улыбаясь, спросил он Анатоля. — Руки вона дрожат немного. Оно и понятно — день-то сегодня какой! Жаль вот только, что ваши папенька и маменька не с вами в сию пору. Но они точно смотрят на нас с небес и радуются за вас.
Анатоль рассеяно кивнул ему. Мысленно он уже давно был там, в церкви Аничкового дворца.
— А что, барин? Скоро в деревню поедем? — вдруг спросил Федор, расправив на спине барина складки батиста, чтобы мундир сел ладно.
— В деревню? — переспросил Анатоль. — Поедем, конечно.
— То и ладно. Барышне-то вашей надо в деревню. Воздух там свежий, овощи-фрукты не рыношные, со своего сада — огорода. Все доносить лучше там. А то тут в Петербруге все чахоточные какие-то родятся…
Федор еще что-то говорил и говорил, помогая барину облачиться в мундир и застегивая крючки, но Анатоль уже не слышал его. Две последние фразы словно резанули его разум. Сначала он не понял их смысл, а когда все-таки осознал его, то сначала замер на месте, будто парализованный, а затем резко размахнулся и ударил Федора по лицу со всей силой, со всей яростью, что забурлила в нем при этих словах. Тот не удержался на ногах от такого удара и повалился на спину. Анатоль тут же бросился к нему и схватил того за грудки, притянул к себе.
— Откуда знаешь?!
— Так Дуняша рассказала давеча, — быстро заговорил Федор. — Вот, говорит, из-за чего свадьбу-то торопят — в тягости-то барышня.
Анатоль снова размахнулся и ударил его по лицу, но уже не ладонью, а кулаком, разбивая тому губу. Замахнулся для следующего удара, да только вид крови, выступившей из раны, остудил его и вернул ему рассудок. Он тут же отпустил растерянного Федора и отошел на него к камину, вцепившись в мрамор с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
От волнения и слепящей ярости у Анатоля кругом шла голова, тряслись руки. «…— Я рад, что меж нами нет более никаких тайн и недомолвок… Я тоже рада, что вы знаете теперь, насколько сильно я любила князя….». Да уж теперь-то он точно знает это!
Ему хотелось кричать во весь голос и крушить все вокруг, давая выход тому гневу, что пожирал его душу, но давняя привычка скрывать свои эмоции, загоняя их куда-то внутрь, в самый дальние и потайные уголки сознания, взяла верх. Воронин медленно обернулся к стоявшему поодаль и нерешительно переминающемуся с ноги на ногу Федору.
— Ты не забывайся, Федька, кто тут барин, а кто холоп, — холодно бросил он своему слуге. — Вижу, совсем от рук отбился при своем приближенном положении, что разум потерял, кого можно обсуждать, а о ком нужно рот на замке держать. С кем еще делился?
— Ни с кем более, вот вам крест, — Федор быстро перекрестился на образа в углу спальни. — Что ж я не знаю, что говорить-то можно?
— А со мной,
— Могила, барина, могила, — быстро произнес Федор. Он знал своего барина, как никто другой, и понял, что сейчас тот просто не потерпит другого ответа. Не завидовал он тому, кто попадет под руку графу, невольно извлечет спавшие эмоции в потайном уголке его души! Ой, несладко тому будет, совсем не сладко!
Воронин прибыл в Аничков дворец за полчаса до назначенного времени, в которое планировалось провести таинство. Несмотря на то, что было решено провести скромную церемонию и не свадебный прием после, а просто поздний завтрак, избранный люд Петербурга и империи все же стремился получить приглашение на него, ведь там обещалась быть сама императорская чета. Посему экипажей у дворца уже скопилось порядочное количество, словно тут давался действительно большой прием, и все подъезжали и подъезжали кареты.
Анатоль сразу прошел в личные покои императора, где тот останавливался, когда бывал в своем любимом дворце, и поприветствовал императорскую чету и их старших детей (с родителями пожелали быть Мария Николаевна и наследник), в который раз повторив, что это огромная честь для него и для его невесты разделить всю радость от предстоящего таинства с их императорскими величествами..
— Полноте, — ответил ему император. — Разве могло бы быть иначе? Ведь мы почти родные люди друг другу. Куда уж ближе — порой видимся каждый день и чуть ли не каждый час.
Подошло время получить благословение и идти в церковь, куда уже скоро должна была подъехать невеста и ее небольшая свита. Император взял в руки поданную адъютантом икону. Государыня заняла место рядом с ним. Анатоль медленно опустился перед ними на колени и склонил голову. Он попытался слушать слова благословения, но шум гнева, не умолкавший ни на минуту с тех пор, как его комердином [164] были произнесены те роковые для Воронина слова, заглушал их. Разве можно быть так жестоко обманутым? Так больно преданным? И кем? Той, которой он доверял безоговорочно. Ради которой смело шагнул бы и в огонь, и в воду без особых раздумий, если бы она только попросила.
164
коверканное название камердинера
Анатоль поднял голову и посмотрел на лик иконы, который словно с укором смотрел на него. Он будто напоминал, что завещал своим детям прощать все обиды, нанесенные вольно и невольно, но Воронин не знал, сумеет ли он преодолеть это, сумеет ли понять и простить ее поступок.
«…вы знаете теперь, насколько сильно я любила князя….» — крутилось в голове Анатоля раз за разом, и ему захотелось запрокинуть голову и завыть во весь голос от боли и тоски. Но он лишь улыбнулся в ответ на довольную улыбку императрицы и прикоснулся губами к лику. Мысленно он попросил при этом прощения у Создателя за то, что в минуту, когда у него на сердце должно быть легко и отрадно, он таит в себе лишь гнев и обиду.