В темноте
Шрифт:
Потом папа сказал, что в тот момент у него от бессилия и беспомощности разрывалось сердце, но в первой половине 1943 года во Львовском гетто такие события были неотъемлемой частью повседневной жизни любого еврея.
А вот еще одно воспоминание. На последней нормальной квартире – перед окончательным перемещением в бараки «Ю-Лага» – папа с мамой приняли участие в сеансе известного в те времена медиума. Мои родители в такие вещи не верили, но послушать этого человека собралось довольно много людей, и родителям оставалось только к ним присоединиться. Доктор Валькер (так звали экстрасенса) пообещал определить, кто из собравшихся выживет во время ликвидации гетто, а кто нет. Вокруг кухонного стола, держась за руки, сидело около двенадцати человек. В какой-то момент от стола начали доноситься какие-то постукивания. Не знаю, стучал сам стол
– Кто останется в живых? – спросил доктор Валькер.
Потом он начал ходить вокруг стола, и постукивание прекращалось, только когда он оказывался рядом с моими родителями. По его словам, это означало, что из всех присутствующих выжить получится только у них двоих. Конечно, делать столь зловещие предсказания в этих условиях было очень жестоко, но доктор Валькер, казалось, находился в гипнотическом трансе.
В самый разгар сеанса в квартиру вошел эсэсовец. Кто-то из гостей оставил дверь открытой, и немец решил посмотреть, что тут творится. Он сразу же понял, что попал на спиритический сеанс. Услышав его шаги, все разом вздрогнули и вышли из транса. Люди боялись, что их расстреляют, потому что заниматься мистикой, конечно, было запрещено, но офицер СС тоже присел к столу и сказал:
– Продолжайте.
Он наблюдал за происходящим с нескрываемым любопытством. Мы часто замечали такие перемены в правивших нами немцах. В группе они вели себя жестоко и бессердечно. Но в одиночку становились обычными людьми, проявляли любопытство и нормальные человеческие чувства.
После этого доктор Валькер перешел к следующей фазе сеанса, во время которой духи отвечали на вопросы, по буквам «произнося» те или иные слова. Для этого часто используются специальные планшетки, но тогда у нас такой дощечки не было. Первыми буквами сообщения были «H» и «I». Все присутствующие, как рассказала мне позднее мама, думали, что духи хотят написать фамилию «Hitler», но вместо этого получилось H-I–L-F-D-E-N-J-U-D-E-N. «Hilf den Juden». Помоги евреям.
Эсэсовца это, казалось, напугало. Он поднялся и ушел. Все смотрели ему вслед и думали, в какой странной ситуации они только сейчас были. Спиритический сеанс в присутствии эсэсовца, в центре еврейского гетто, посреди ужаса и хаоса. Сидевшие за тем столом люди и правда погибли, сам доктор Валькер – уже во время следующей «акции». Как он и предсказал, выжили только мои родители.
Еще несколько недель мама ходила на работу. Оставлять нас каждый день одних ей было очень трудно, потому что Павел сильно плакал. Он молчал, когда ее не было дома, когда мы прятались, но рыдал, когда мама собиралась уходить. Он не хотел, чтобы она уходила, а потом весь день ждал ее возвращения. Мы оба жили в постоянном страхе, что она больше не придет. В конце каждого долгого рабочего дня мы со всех ног бросались к маме, обнимали ее и засыпали вопросами о том, что происходит в городе, за забором гетто. Чем там занимаются люди? Как живут дети? Мы уже так долго сидели взаперти, так долго не выходили на улицу, что с жадностью слушали любые новости.
Яновский лагерь еще оставался трудовым лагерем, но уже начал выполнять и функции лагеря смерти. При максимальной нагрузке на фабрике Schwartz Co. работало больше 4000 человек, но на территории лагеря работали и другие производства. Молодых, сильных и здоровых отправляли в Яновский лагерь работать. Если ты слаб, стар и не способен работать, тебя тоже отправляли туда – уничтожить. Других вариантов не существовало. Время от времени немцы вывозили евреев на расстрел в Пяски, но чаще всего убивали прямо на месте, в Яновском лагере. Он не был предназначен для массового уничтожения евреев, но так немцам было удобнее. Конечно, в лагере содержались не только львовские евреи, туда свозили людей со всей Польши и даже со всей Европы. В Яновском лагере немцы убили больше 200 000 евреев, хотя, возможно, сюда включены и те, кого расстреливали в находящихся неподалеку от него песчаных карьерах. По злой иронии судьбы, моя мама каждый день ходила в лагерь шить униформу для тех самых людей, главной задачей которых было наше уничтожение.
Если вы придете в Яновский лагерь сегодня, то прямо перед входом увидите табличку с надписью: «Остановись, прохожий! Склони голову! Перед тобою место, где находился Яновский концентрационный лагерь! Тут сама земля пропитана страданиями! Тут нацисты мучили и убивали невинных людей, отправляли их в газовые камеры. Вечная память невинным жертвам! Вечное проклятье палачам!» Я читаю эти слова, и по телу
Еще в январе 1943 года папа начал думать, куда отправить нас, когда евреев начнут окончательно выдавливать из гетто. Бежать? У отца был друг-ариец – Михат Коллерный, с которым до войны они играли в национальной волейбольной команде. Михат принес фальшивые документы, но… странные взаимоотношения с Гжимеком прославили моего отца на все гетто. Так что нам пришлось отказаться от этой затеи. Документы мы, конечно, оставили себе, но пользоваться ими папа боялся.
Потом он придумал вырыть бункер под домом коменданта – человека, поклявшегося убить его своими руками! Он был уверен, что Гжимеку не придет в голову искать его у себя под носом, и выкопал тоннель, ведущий из выселенного дома, находящегося через улицу от немецкого штаба. Он строил этот бункер несколько недель, пока обустраивал теплицу какого-то подчиненного Гжимека. Папа провел в убежище электричество, притащил пару кроватей, сделал запас продуктов. И все это без всякой помощи. По его мысли, в этом месте мы смогли бы всей семьей дождаться окончания войны. Конечно, это было бы опасно, но, наверно, не опаснее того, что грозило нам, останься мы наверху. Теперь нам оставалось только ждать…
К этому моменту нас уже загнали в бараки в самой глубине гетто. Условия жизни были чудовищные. Как-то, ремонтируя что-то в подвале одного из бараков, папа заметил, что из него можно попасть в канализационную сеть города. Конечно, для этого пришлось бы прокопать тоннель, а перед этим вычислить, в каком месте удобнее начинать работы. На той же неделе, прячась от Гжимека, папа спустился в канализацию через уличный колодец. Ему хотелось своими глазами посмотреть, что делается под городскими улицами. Вырытый им бункер представлял собой небольшое ответвление от подвала. Он был не настолько глубок, чтобы его нельзя было обнаружить при внимательном осмотре дома. Может, подумал отец, это была и не такая-то уж удачная мысль. Но канализация! Ведь это километры труб, тоннелей и укромных мест, где можно было бы обустроить убежище. Естественно, там будет не слишком приятно, зато безопасно! Кто додумается искать нас в подземельях, ведь никому не пришло в голову искать его в канализации, когда он спустился туда через колодец, скрываясь от Гжимека. Он ориентировался под землей, вычисляя расположение находящихся над головой улиц, и в итоге никем не замеченный выбрался через колодец в другой части гетто!
Папа помнил, как после Первой мировой войны протекавшую через город речку Пельтев заковали в трубы итальянские военнопленные. Раньше в Пельтев сливались отходы из городской канализации, от нее шла жуткая вонь, и поэтому ее упрятали под землю. Отец видел, как итальянцы рыли каналы и строили каменные тоннели. Он знал, где находится река относительно построенных потом над ней улиц.
Приблизительно тогда же папа познакомился с Якобом Берестыцким, и тот рассказал ему о своем приятеле, который тоже вынашивал план использовать канализационные тоннели как убежище. Фамилия приятеля была Вайсс. На первую встречу с ним мы пошли всей семьей. Он не ожидал, что папа заявится к нему с женой и детьми. Он полагал, что обсуждать такие деликатные вопросы следовало в обстановке полной секретности. Вайсс мне не понравился, не понравились и его друзья – какие-то угрюмые и жалкие на вид. Мужчины оставили нас с Павлом и мамой в одном конце подвала, а сами ушли в дальний угол и долго о чем-то беседовали.
Вайсс предлагал спуститься в канализационные тоннели, найти там реку и по ней выйти за пределы города. Моему отцу эта идея не понравилась, его не прельщала перспектива выбраться из города и оказаться в незнакомой местности с женой и двумя маленькими детьми. Возможно, в одиночку он бы и рискнул, но с семьей… Поэтому он считал, что лучше построить в канализационных каналах что-то типа бункера, где можно было бы дождаться конца войны. Тем не менее он посчитал, что не стоит терять связи с Вайссом и его друзьями, и они договорились действовать сообща. Вайсс говорил, что у него предостаточно денег. Его знакомые заявили то же самое. У моего отца тоже были деньги. Я представления не имею, где он их хранил. Многие львовские евреи в те времена зашивали деньги и драгоценности под подкладку одежды – вполне может быть, что он поступал так же. Где бы ни были спрятаны эти деньги, их всегда хватало, чтобы откупиться от неприятностей, а на смену одним дорогим часам, которыми он оплачивал нашу свободу, всегда приходили другие.