В темноте
Шрифт:
Соха рассказал отцу, как страшно было им с Вроблевским обманывать немцев: не поверив в их историю, те вполне могли бы обвинить их в расправе над эсэсовцем. Пожалуй, именно в этот момент Соха и его товарищи впервые осознали, какой опасности подвергли себя. Конечно, чисто умозрительно, они понимали это и раньше, но теперь, оказавшись на грани провала, прочувствовали до конца. Вообще-то Ковалов и Вроблевский после этого инцидента даже уговаривали Соху отказаться от этой затеи, но он их и слушать не хотел. Он сказал им, что сделает все и сам, а они просто потеряют свою долю. Судя по всему, этого аргумента хватило. Конечно, игнорировать опасность они не могли, но и денег им было обещано столько, что отказаться
Тем временем заговорщики продолжали готовить наше убежище. Днем они ходили работать на немцев, а по ночам спускались в подземелье. Не знаю, когда они успевали спать… возможно, они спали по очереди, а может, не спали вообще. В таком режиме они и работали вплоть до 30 мая 1943 года. Папа не знал, когда обстоятельства заставят нас уйти в подземелье, но настаивал на том, что подготовиться нужно по максимуму и как можно быстрее. Остальные с этим не спорили, и в результате к нужному моменту наш бункер был подготовлен к жизни настолько, насколько это было возможно. До какой степени можно навести порядок в канализации? Мужчины убрали грязь и мусор. Запасли продукты, принесли кастрюли, сковородки, консервы, сколотили лавочки.
Конечно, в то время папа не рассказывал о том, что происходит, своей 7-летней дочери. Я даже не знала, что он планирует спрятать нас в канализации. Я не до конца понимала, куда мужчины уходят по ночам. Я догадывалась, что он готовит какое-то убежище – вроде тех, в которых уже приходилось прятаться нам с братом, но о канализации мне никто не говорил. Еще я понимала, что в реализации плана принимает участие и Соха с товарищами, но больше ничего не знала. Поэтому я была очень удивлена, когда меня разбудили в жуткую ночь окончательной ликвидации гетто. Вокруг царил хаос! Стоял страшный шум, туда и сюда бегали перепуганные люди. Я расплакалась, хоть это было совсем не в моем характере. Та ночь была не похожа на остальные – самая страшная ночь в моей жизни.
Я была уже одета: простенькая белая блузка, темная юбка и мой любимый зеленый свитер. Уже в те времена зеленый свитер служил мне напоминанием о бабушке и о том, чего мы лишились. Собирать и упаковывать нам было почти нечего. Родители просто разбудили меня и сказали, что пора. Помню, как просила маму обуть меня в казавшиеся мне очень красивыми сине-белые сандалии. Но она заставила меня надеть тяжелые сапоги.
– Там, куда мы пойдем, сандалии носить нельзя, – сказала она.
– А куда мы идем? – спросила я.
Мама не ответила. Что она могла мне сказать?
Я взяла папу за руку, и он привел меня в подвал.
– Куда мы? – снова спросила я.
– Не бойся, Кшися! – тихо сказал он. – Все будет хорошо.
Я услышала в его словах те же нотки спокойной уверенности, которые привыкла ловить в голосе нашего друга Сохи, и поэтому сразу поверила, что все и впрямь будет хорошо. Конечно, мне было чуточку страшно, я еще немножко плакала, но в то же время я верила, что папа с Сохой о нас позаботятся.
Я никогда не забуду панику, охватившую меня в ту ночь, когда мы спустились в канализацию. Такой же ужас чувствовали остававшиеся в гетто евреи, наверно, понимавшие, что наступил их последний час. Наш последний час. В гетто царил ужас. Люди бегали, кричали, разыскивая своих родных, обезумев от страха, пытались спрятаться. Свидетелем такого отчаяния не должен становиться ни один ребенок, но хуже всего было то, что все мы знали, что рано или поздно что-то такое обязательно произойдет. Это знание просто висело в воздухе гетто. И все же, когда этот момент настал, никто не был к нему готов. Мы были и готовы, и не готовы, и поэтому нам казалось, что весь этот кошмар длился целую вечность.
В тишине, наступившей
Я не понимала, куда мы идем. Я держала отца за руку, и он привел меня в подвал, в потайную комнатку, где они все это время что-то копали. На моих глазах он стал протискиваться через небольшую дырку в полу. Кто-то рядом держал керосиновую лампу, но света в каморке было все равно очень мало, и поэтому я узнала не всех собравшихся. Дядя Куба. Дедушка. Берестыцкий. Корсар. А где же Вайсс и его товарищи? Так или иначе, я уже давно решила, что они мне не нравятся. Больно уж они мрачные. Словом, я не помню, кого из людей, приходивших в подвал обсуждать планы побега, я видела той ночью, а кого нет. Там было так много народу! В подвале этого барака никогда еще не собиралось столько людей одновременно. Кого-то я вообще видела впервые. Там были жена, мать и дочь Вайсса. Очевидно, он с самого начала планировал бежать со всей своей семьей. А еще там были и совершенно незнакомые нам люди. Они не участвовали в строительстве бункера и просто надеялись спастись в канализации. Это был их единственный шанс на спасение.
Когда папа проскользнул в дырку в полу, я потерялась на несколько мгновений и не знала, что делать. Он скрылся в темноте – я крикнула ему вслед. Он ответил. Голос прозвучал совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, но отца я не видела. Он сказал спускаться за ним, а я не могла! Я окаменела от страха. Рядом были мама и брат. Корсар легонько подталкивал меня ко входу в подземелье, но я упиралась – помнится, довольно-таки активно. Корсар даже больше уговаривал, чем подталкивал, но я сопротивлялась изо всех сил. Я не хотела туда! Мне не нравилось, что в кромешной темноте на дне тоннеля ничего не видно. Не нравилось, что все вокруг так шумят и суетятся. Не нравилось, что все напирают друг на друга и толкаются. Папа уговаривал меня спуститься, пытался меня успокоить, но вокруг меня в подвале толпилось столько людей, и все они так громко кричали, что я трачу время и задерживаю очередь, что я просто не могла двинуться с места.
Не одной мне не хотелось под землю. Жена и дочь Вайсса, поняв, куда ведет дырка в полу, и представив, в каких условиях там придется жить, наотрез отказались спускаться. Тогда Вайсс ушел один… Мысли о том, что Вайсс бросил свою семью, навсегда определили отношение папы к этому человеку.
Тем временем Корсар толкал меня к тоннелю, и с каждым разом все сильнее. Мама старалась вести себя спокойно, но и у нее вскоре лопнуло терпение. Всем было очень нелегко, и я своими капризами только усложняла ситуацию. Наконец меня заставили сесть на цементный пол и свесить ноги в дыру. Мне было всего семь, я была довольно худенькой, но, посмотрев в это небольшое отверстие с зазубренными краями, я поняла, что пробраться через него будет трудно даже мне.