В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III
Шрифт:
Принц Ольденбургский, верный своему долгу, часто посещал созданные в его губерниях госпитали, чтобы убедиться, все ли делается для пользы раненых. Остановить его не могли ни морозы, которые в том году грянули в начале ноября, и были крайне суровы, ни уговоры супруги поберечь себя и хоть немного отдохнуть. Но в самом начале декабря Екатерине Павловне все-таки удалось вырвать у мужа обещание посвятить оставшееся до Рождества время семье и сыновьям.
— Вы совсем не щадите себя, друг мой, — твердила она ему. — А в госпиталях лежат не только раненые, там есть
— Я осторожен, душа моя, — улыбнулся в один из разговоров принц. — А потом ваша несравненная Мария постоянно потчует меня какими-то чудодейственными отварами, которые прибавляют силы и защищают от болезней.
— Мария, конечно, понимает толк во всяких снадобьях, — согласилась великая княгиня. — Но наши российские морозы вряд ли можно ослабить с их помощью. Да и я вас почти не вижу.
— Хорошо, — сдался принц. — Еще одна поездка, которую я твердо обещал графу Ростопчину, и даю вам слово, что до Рождества буду неотлучно с вами и детьми. Вы правы: последнее время мы мало видимся, и я начинаю тосковать о вас.
— Зачем же тосковать? — улыбнулась в ответ Екатерина Павловна. — Мы вернемся в Тверь, в наш прекрасный дворец, возобновим вечера, а дни будем проводить, как раньше: вы в своем кабинете, а я — рядом с вами. Война заканчивается…
На следующий день принц уехал. А через два дня великая княгиня получила известие о том, что ее супруг занемог после посещения госпиталя, и врачи подозревают тифозную горячку. Час спустя Екатерина Павловна уже садилась в дорожную карету вместе с Марией.
— Не помогли ваши отвары, — сухо сказала она фрейлине после нескольких часов молчания. — Теперь вся надежда на милосердие Божие.
Мария молчала.
— Тифозная горячка — это ведь очень опасно? — уже несколько другим тоном спросила Екатерина Павловна.
— Вы сами сказали, ваше высочество, Бог милостив. Будем надеяться на лучшее. И от этой болезни люди поправляются.
Добравшись до Москвы, Екатерина Павловна тут же отправилась в дом Ростопчина, где находился принц. Граф встретил ее с крайне встревоженным лицом, которому не сумел придать должное спокойное выражение.
— Что принц? — отрывисто спросила Екатерина, сбрасывая шубу на руки прислуги.
— Крайне слаб, ваше высочество. Но в сознании, и горячка отступила.
— Слава Богу! — перекрестилась великая княгиня. — Значит, кризис миновал?
— Его не было, — ответил Растопчин. — Принц просто очень слаб и даже не может принимать пищу.
— Ему пускали кровь? — осведомилась Мария, неотступно следовавшая за Екатериной Павловной.
— Час назад…
— Покажите мне.
— Что именно? — оторопел Растопчин.
— Кровь его светлости. Надеюсь, вы не успели…
Мария оборвала фразу, увидев ответ на лице графа Растопчина.
Екатерина Павловна бросилась к изголовью супруга, который лежал с закрытыми глазами и, казалось, не слышал ни шагов, ни голосов. А Мария подошла к врачу, который в углу комнаты перебирал какие-то склянки.
— С чего началась болезнь? — спросила она.
— Его
— С чего вы взяли, что это — тифозная горячка?
— Ею больны несколько солдат в госпитале, который изволили посетить их светлость.
Мария только махнула рукой.
— Мне нужно несколько капель крови его светлости. Граф сказал, что час назад делали кровопускание…
— Да, но я приказал выплеснуть…
— Надеюсь, сосуд еще не вымыли?
Через несколько минут слуга принес серебряный тазик, на дне и стенках которого были остатки пущенной крови. Мария схватила тазик и почти выбежала в соседнюю комнату, заперев за собой дверь. Вышла она через четверть часа и без всякого выражения сказала графу Растопчину:
— Позаботьтесь о священнике, ваша светлость. Только так, чтобы великая княгиня пока ни о чем не догадалась.
— Принц пришел в себя. Врач сказал, что кризис миновал.
— Разве я спорю? — пожала плечами Мария. — Кризис, конечно, миновал. Только все же позаботьтесь о священнике. Не забудьте, лютеранине…
Принц Георг Ольденбургский скончался на руках своей супруги в ночь с 14 на 15 декабря, лишь на несколько часов придя в сознание. Окаменевшая от горя Екатерина Павловна, казалось, готова была тут же последовать за ним, но Мария взяла все в свои руки и потребовала, чтобы вдове отвели отдаленные комнаты и по меньшей мере сутки не беспокоили. Эти сутки она неотлучно провела рядом с ней, не раздеваясь и ни на минуту не сомкнув глаз, словно сторожила свою госпожу от чего-то или кого-то.
Мария не впускала в комнату Екатерины никого, даже самого графа, не говоря уже о слугах. Единственное исключение было сделано ею для монахини какого-то православного монастыря, которую она приказала впустить.
Через сутки великая княгиня вышла из своих покоев твердой походкой и с сухими глазами, которые, правда, смотрели куда-то в почти запредельную даль, без всякого выражения. Но приказания ее были кратки и деловиты. Она не забыла даже навестить своих детей, но и при них не проронила ни слезинки, сохраняя какое-то потустороннее спокойствие.
Мария по-прежнему не отходила от нее ни на шаг. Монахиня больше не появлялась, но ежедневно в строго определенный час к мадемуазель Алединской приходил мужчина неприметной наружности, в мещанской, скромной одежде и о чем-то с ней беседовал. Граф Растопчин, терзаемый любопытством, попытался узнать хоть что-нибудь о странном посетителе и даже приказал установить за ним слежку.
Тщетно. Выходя из графского дома, незнакомец словно растворялся в полупустой, еще не пришедшей в себя после страшного пожара, Москве. В конце концов граф смирился с положением дел и отправил в Санкт-Петербург депешу с нарочным. Сам факт посылки курьера был строго секретным, так что граф Растопчин онемел от изумления, когда Мария, скользя мимо него вслед за великой княгиней, обронила, не разжимая губ: