В тени граната
Шрифт:
— До меня дошли прекрасные отзывы об этом мальчике.
— Да, из него выйдет хороший король. Он серьезный парнишка.
— Я с нетерпением жду с ним встречи... и с его теткой. Но сначала нужно выиграть войну.
Император согласился и заговорил о планах первого сражения.
Битва продолжалась недолго. Французы, которые не принимали всерьез своего врага, и которым было приказано Людовиком не вступать в серьезные сражения, перед Теруанном изобразили мнимое отступление. Однако, англичане сражались всерьез, как и сам Максимилиан, поскольку этот город вместе с Туренью занимал стратегическое положение
Вскоре мнимое отступление стало настоящим: небольшие французские силы были обращены в бегство и, поскольку им было приказано не вступать в сражение, их охватила паника при виде объединенной мощи английских и немецких войск. Во весь опор они помчались с поля боя, преследуемые кавалерией противника.
Генрих ликовал; он взял в плен знаменитого шевалье Байяра, известного как рыцарь без страха и упрека. Генрих понимал, что он тем самым искупил позор, который навлекла на его сторону армия Дорсета.
Это сражение получило у французов ироническое название «Битва шпор»; вскоре после этого Генрих, бок о бок с императором, овладел Туренью.
Заполучив в свои руки эти два города, которые и послужили причиной его присоединения к кампании, Максимилиану больше не нужно было продолжать войну. Не так думал Генрих.
Он ворвался в палатку Максимилиана и вскричал:
— Теперь путь свободен. Теперь мы пойдем прямо на Париж и завершим победу.
Максимилиан напряженно размышлял. Было 22 августа. Стояла жаркая погода, но лето приближалось к концу, и через несколько недель должны были начаться дожди. Генрих не имел ни малейшего понятия, что такое фландрская грязь.
Мысль пойти на Париж, даже с перспективой нанести поражение Людовику, в случае успеха будет означать, что этот самонадеянный молодой человек станет еще более высокомерным и властным. Англичане уже и так становились слишком могущественными, и Максимилиан не собирался помогать им за счет Людовика, который уже готовился подписать с ним, как и с Фердинандом, договор.
Его нужно задержать во Фландрии, пока не наступит зима; тогда ему придется вернуться в Англию, потому что там, где он сейчас, он не сможет оставаться зимой. Если ему нравится, он может провести зиму в Англии, готовясь к новому нападению следующей весной, но это уже мало заботило Максимилиана, потому что он достиг чего желал: получил эти два города, вклинившиеся во владения Габсбургов и поэтому представляющие угрозу торговле Нидерландов.
— Вы разрешите говорить откровенно с Вашим Величеством? — спросил он.
Генрих всегда так наслаждался, когда император обращался к нему покорным и смиренным тоном, что был готов сделано все, что тот просил, даже до того, как была высказана просьба.
— Конечно.
— Я старый человек. Я сражался на многих битвах. Если мы пойдем на Париж теперь, мы можем потерпеть поражение.
— Поражение! Действуя совместно, как мы? Невозможно.
— Нет, Ваше Величество, простите, что я вам возражаю. Для защиты этих двух незначительных городов Людовик не направил все свои силы. За Париж он будет сражаться насмерть. Нашим солдатам нужен отдых и немного развлечений. В войну всегда рекомендуется закрепить достигнутое прежде, чем перейти к новым завоеваниям. Я нахожусь под вашим командованием,
Генрих дрогнул. Он жаждал победы, однако мысль о том, что его будет развлекать Маргарита, казалась все более соблазнительной.
Когда Максимилиан покинул его, Генрих послал за Томасом Уолси.
Он с нежностью посмотрел на этого человека, которого с каждым днем ценил все больше и больше. Когда ему было что-то нужно, Томас Уолси всегда оказывался рядом и доставлял это. Император поздравил Генриха с прекрасным оснащением армии. Всем этим Генрих был обязан Уолси.
Он даже дошел до того, что говорил с ним о делах, далеко выходящих за рамки обязанностей Уолси, больше того, прислушивался к его советам, всегда казавшимися ему весьма здравыми.
Когда Уолси пришел к королю, он сразу заметил у того выражение нерешительности и настороженности. Он всегда старался дать королю такой совет, на который тот надеялся, а потом намекал, что тот принял его совет, совет Уолси.
Король взял Уолси под руку и начал расхаживать с ним по палатке; это было привычкой Генриха, когда он над чем-то раздумывал в компании с кем-то, к кому благоволил.
— Друг Томас, мы одержали победу, — сказал он. — Оба этих города в наших руках. Император считает, что эту победу следует закрепить и что теперь мы должны отправиться в Лилль к его дочери, чтобы там немного отдохнуть. Вы отвечаете за все наше снабжение. Полагаете ли вы, что нам нужна такая передышка, чтобы подготовиться к последующим нападениям?
Уолси заколебался. Он видел, что король разрывается между двумя желаниями, но не был уверен, по какому пути тот решится пойти. Уолси не должен был ошибиться.
— Вы, Ваше Величество, неутомимы,— сказал он.— Я хорошо знаю, что для вас было бы нетрудно продолжать яростные сражения.— Тут он сделал многозначительную паузу. Затем продолжал: — Для других же, у кого нет такой силы, как у вас, Ваше Величество...
— А! — сказал король почти со вздохом облегчения.— Да, я в долгу перед моими солдатами, Томас. Они нужны мне рядом, когда я начинаю битву.
Теперь Уолси торжествующим тоном продолжал, так как получил нужный ему намек. Король желал отправиться ко двору герцогини Савойской, но это должно выглядеть, как долг, а не удовольствие.
— Поэтому, сир,— продолжал Уолси,— раз вы приказываете дать мой скромный совет, я бы сказал, что ради других — а не для вашей августейшей особы — было бы желательно немного передохнуть перед продолжением боев.
Уолси пожали руку, король улыбался.
— Волей-неволей я должен думать об этих других, Томас. Как мне не претит оставлять сражение на этой стадии... я должен думать о них.
— Ваше Величество всегда проявляет такую заботу о подданных. Они это знают и будут служить вам с еще большим усердием, помня о проявленном к ним милосердии Вашего Величества.