В тени граната
Шрифт:
Она закрыла глаза. Она была слишком слаба, чтобы беспокоиться, что с ней станет.
Катарина думала: это был мой последний шанс. Я столько раз пыталась это сделать. У нас одна дочь. Но где же сын, в котором он так отчаянно нуждается, где мальчик, который может пробудить в нем ко мне нежность?
Он стоял у ее постели и они были одни. Когда у него в глазах появлялось такое выражение, все старались не попадаться ему на глаза. Даже собаки это чувствовали.
Теперь его оставили с ней, и она лежала, беспомощно глядя вверх на его лицо.
Она произнесла:
— Мне жаль, Генрих. Мы потерпели еще одну неудачу.
— Мы потерпели? Свое дело я сделал. Это ты не можешь сделать, что нужно.
— Я не знаю, в чем моя вина, Генрих.
Это были не те слова. Как легко произнести не те слова.
— Ты хочешь сказать, что у меня что-то не так!
— Я не знаю, в чем дело, Генрих. Ей показалось, он готов ударить ее.
О Боже, подумала Катарина, как много это для него значит! Как он разгневан!
Генрих шагнул к постели и остановился, потом отвернулся и начал мерять комнату шагами. Он старался сдержать свой гнев. Ему было больно, он был в замешательстве. Он надеялся, что после Марии у них будет сын.
Она знала, что с каждой новой попыткой теряла для него часть своего очарования. Каждый раз, когда она надеялась произвести ребенка, она поднималась с постели все более изнуренной, все более апатичной, каждый раз теряла частичку своей молодости.
Хорошо его зная, она понимала, что эти неудачные попытки так для него мучительны из-за того, что в душу к нему закрадывается предательское сомнение. Он никому бы в этом не признался, но Катарина, прожившая рядом с ним девять лет, знала его, быть может, лучше, чем он сам, ибо он относился к тем, кому никогда не узнать самого себя, потому что они не желают думать о неприятном в самих себе.
И все же он не мог избавиться от вопроса: это зависит в какой-то степени от меня? Значит, я неспособен произвести на свет здорового сына?
Ему была невыносима мысль, что в чем-то он несовершенен — так сильно он любил самого себя.
Даже и в это мгновение Катарина, которая была настолько умнее его, испытывала к Генриху жалость. Если бы она могла подняться с постели и утешить его...
Генрих остановился перед висевшим на стене изображением плода граната, арабского символа плодородия.
Он начал смеяться, и смех его было неприятно слушать.
Он поднял руку, и Катарине показалось, что он собирается сорвать девиз со стены и растоптать его. Потом, видимо, сделал над собой усилие и сдержался; затем, вышел из комнаты, даже не взглянув на нее.
Генрих отправился верхом в какой-то монастырь, с собой он взял только самых близких друзей. Среди них были Комптон и Брайан, которые всю дорогу
Но Генрих не был расположен шутить. Он равнодушно прислушивался, и на лице у него было напряженное выражение. Через какое-то время и те замолчали.
То, что ждет его в монастыре, верил Генрих, имеет огромное значение. Мчась вперед, он молился, чтобы ему был ниспослан знак. Ни с кем он не желал обсуждать свои мысли, потому что пока что сам их страшился. Если же произойдет то, на что он надеялся, то тогда он сможет изменить свою жизнь.
Когда они подъехали к монастырю, он выехал вперед, где во дворе к ним проворно бросились конюхи, явно ожидавшие приезда важного лица.
Генрих спрыгнул с седла и широкими шагами вошел в здание, на полпути встреченный двумя взволнованными монахинями; под черными капюшонами их лица разрумянились и глаза сверкали от возбуждения.
— Какие новости? — спросил Генрих.
— Все закончилось, Ваше Величество. Ее милость чувствует себя хорошо и хочет вас видеть.
— А... ребенок?
— Да, Ваше Величество, здоровенький ребенок.
Пресвятая Матерь Божья, как они меня мучают, подумал Генрих. Он закричал:
— Мальчик или девочка?
— Красивый мальчик, Ваше Величество.
Генрих торжествующе вскрикнул.
Он обратился к Комптону, стоявшему позади:
— Ты слышал? Мальчик! Бесси родила мне мальчика! — Потом схватил ближайшую монахиню за плечо.— Отведите меня к ним,— вскричал он.— Отведите меня к леди Тейбуа и моему сыну.
Те ринулись вперед, ибо король был в нетерпении.
Он увидел ее, лежащую на подушках, с разметанными рыже-золотыми волосами, которые он столько раз видел прежде. Она была бледна, но вид у нее был торжествующий. Его красавица Бесси — она дала ему то, чего он желал!
— Бесси.— Генрих опустился перед постелью на колени.— Так ты сделала это, а, малышка? Ты прошла через все это, да? — Он взял ее руку и громко поцеловал.— А ребенок? Где он? — В глазах у него вспыхнуло подозрение.— Я спрашиваю, где он?
Появилась монахиня с ребенком на руках.
Генрих вскочил на ноги и уставился на лежащего младенца.
Такой крошечный. Такой сморщенный. Но ребенок. Его ребенок. Ему хотелось закричать от радости. На маленькой головке был виден слабый пушок — рыжий, как у Тюдоров.
На глазах у него выступили слезы. Крохотный ребенок растрогал его, этот маленький — его сын!
Потом он подумал: «Матерь Божья, как ты могла сделать это со мной?.. Ты дала Бесси моего сына... а я хочу дать ему свою корону».
Он взял ребенка из рук женщины.
— Осторожно, Ваше Величество. Он еще маленький.
— Вы советуете мне быть осторожным с моим собственным ребенком? Позвольте сказать вам, женщина, что этот ребенок значит для меня так же много, как и корона. Это мой сын. Ей-богу, этому мальчику суждены огромные почести...— Его переполняла любовь к ребенку, благодарность к Бесси, которая не только подарила ему сына, но и доказала, что он может произвести на свет сыновей. Он неосторожно выпалил: — Быть может, у этого ребенка будет моя корона.