В тени луны. Том 1

Кайе Мэри Маргарет

Оставшаяся часть вечера показалась Винтер сплошным кошмаром, ужасным, лихорадочным сном, состоящим из неразберихи, шума, звона бокалов, за которыми она не могла расслышать ни единого слова. Она сидела на диване, выпрямив спину, высоко подняв голову, с застывшей вежливой улыбкой на губах. Она отвечала, когда к ней обращались, но собственный голос казался ей чужим.

Солнце село, и комната наполнилась тенями. Были зажжены лампы и свечи, а жалюзи подняты, чтобы впустить в дом прохладный ночной воздух, но шум не смолкал, и никто из гостей еще не собирался уходить. Много часов спустя — или так ей показалось — в большой столовой накрыли стол, и Винтер села рядом со своим мужем во главе стола, такая

же бледная, с сухими глазами, пытаясь заставить себя есть. Тосты и спичи произносились все более заплетающимися языками, а она по-прежнему сидела, погруженная в странный транс, ее тело превратилось в какой-то отдельно существующий объект, а мозг прекратил свою работу. Она пробудилась наконец, когда кто-то коснулся ее руки, повернулась и увидела миссис Коттар.

— Простите меня, дорогая миссис Бартон, но я вижу, что вы еще не привыкли к роли хозяйки дома, и мы ждем, чтобы вы покинули стол, — объяснила миссис Коттар. — Если мы не дадим нашим мужчинам побыстрее перейти к портвейну, никто из нас сегодня не доберется до кровати.

Гости начали расходиться в полночь, да и то благодаря майору Моттишэму, второму свидетелю на свадебной церемонии, который, вдруг вспомнив, что это был прием по случаю свадьбы, а не просто очередная попойка, произнес короткую и путаную речь, полную различных намеков, и в завершение послал всех собравшихся к черту.

Винтер стояла на ступеньках крыльца рядом со своим мужем, виснущем на ней, и на ее лице оставалась застывшая улыбка, пока скрип колес экипажей и стук копыт не замер в отдалении.

Сад был залит лунным светом, и в гостиной слуги собирали бокалы, вытряхивали пепельницы, выключали лампы и задували свечи.

— Что ж, может, у нас была и не вполне официальная свадьба, — вымолвил Конвей. — Но у нас, конечно же, будет и большое празднование. Ведь женюсь-то я не каждый день, так давайте веселиться! Есть, пить и жениться! Вот и все, правда, дорогуша?

Он ожидал ответа, и Винтер сказала лишенным всякого выражения голосом:

— Я очень устала. Думаю, если ты не возражаешь, я пойду в постель.

— Верно. Иди в постель. Я не заставлю тебя ждать! — Он оглушительно рассмеялся, Винтер повернулась и медленно, нетвердым шагом направилась в свою комнату, словно это она, а не Конвей, была пьяной.

Хамида уже ждала ее, и вид бледного лица и затуманенных глаз девушки напугал ее. Но Винтер не обратила внимания на ее слова, она едва слышала их. Она позволила раздеть себя, выкупать и уложить в постель, словно она была даже не ребенком, а большой куклой. Ее мир — выдуманный мир, который она создавала годами, планировала, ожидала и жила в нем — рушился вокруг нее, но она даже не могла об этом думать.

По крайней мере, сейчас хоть было тихо. Шум, сумятица, бессмысленные разговоры, непонятные жесты, взрывы смеха и звон бокалов прекратились, и она оказалась в одиночестве; сейчас даже Хамида ушла. Теперь, возможно, она снова обретет способность мыслить — сможет поплакать, чтобы облегчить ужасную боль, от которой разрывается сердце. И вдруг дверь отворилась. На пороге стоял Конвей.

Винтер резко села, натягивая на себя простыни, тупо удивляясь, почему он здесь и что он хочет сказать ей так поздно ночью. Она не обратила внимания на смысл последних его слов и в головокружительном кошмаре этого чудовищного свадебного торжества совершенно забыла, что женатые люди делят одну постель. Она глупо смотрела, как он приближается к ней, слегка покачиваясь, ставит свечку на прикроватный столик и начинает снимать халат. И вдруг совершенно неожиданно оцепенение сменилось паникой и ужасом.

Этот человек — этот грузный, отвратительный, пьяный незнакомец — собирается лечь с ней в одну постель. Лечь рядом с ней — возможно, коснуться ее — поцеловать

ее! Она натянула простыни до самого подбородка, а лицо превратилось в одни огромные глаза, полные ужаса.

— Уходи! Прошу тебя, немедленно уходи! — Ее голос был хриплым от страха и отвращения. — Ты не можешь спать здесь сегодня. Уходи!

Конвей одобрительно хохотнул.

— А ты — скромница, моя маленькая девственница? Так и должно быть. Но ты теперь моя жена. — Он посмотрел на нее, его налитые кровью глаза вспыхнули огнем, который она уже видела однажды. Такой же огонь пылал во взоре Карлиона.

— Боже, ты еще и красавица! — произнес он с некоторым оттенком благоговения. — Конечно, ради такого состояния я женился бы и на уродине, но заполучить в придачу еще и красотку…

Он протянул было руку и коснулся ее черных распущенных волос, но Винтер оттолкнула его с яростью и ужасом.

— Не прикасайся ко мне! Не смей меня трогать!

Конвей повалился к ней на кровать, но она отбросила простыни в сторону и выскочила из нее, охваченная той же отчаянной паникой, которую испытала, когда Карлион смотрел на нее, стоя у дверей ее комнаты на постоялом дворе за рекой. Но цепкие руки ее мужа крепко держали ее за волосы, он притянул их и с жестокостью намотал на руку так, что она упала назад и оказалась в западне. И на этот раз сбежать было невозможно…

Глава 26

Нияз резко обернулся, услышав за спиной хруст веток и последовавший за ним стук падающего тела. Но Алекс был сильным и здоровым мужчиной, и Нияз надеялся на лучшее. Убедившись в том, что ранения не опасны, он расстегнул одежду Алекса, вправил ключицу, закрепив ее своим размотанным пуггари [54] , и приказал Шалини скакать обратно в маленькую деревню, мимо которой они недавно проезжали, чтобы достать носилки и найти людей, способных их нести. Час спустя Алекс уже был устроен в хижине деревенского вождя и с помощью старухи-знахарки обложен различными лекарственными травами.

54

Пуггари — тюрбан.

Однако в сознание он пришел лишь после восхода солнца, но весь день, пока Нияз удерживал его, не давая встать, чтобы лишний раз не травмировать руку и плечо, он бредил; иногда по-английски, иногда на хинди или пушту. Увещевал строителей, проложивших дорогу через дикую и неосвоенную территорию; выкрикивал команды кавалерии; перешептывался с хавилдаром [55] , погибшим восемь лет назад, когда они ползли под покровом темноты, собираясь атаковать форт; дискутировал на философские темы с муллой у подножия Хоти Мардана, спорил с комиссаром Лунджора, излагая взгляды на политику, призывая к действиям, терпеливо разъясняя необходимость проведения реформ.

55

Хавилдар — военный сержант (младший чин).

Один раз он заговорил на незнакомом языке. Странная фраза, которую он дважды повторил, звучала так: «Kogo Bog zakhochet pogubut, togo sperva lishit razuma». Нияз не знал, ни того, что Алекс говорил по-русски, ни что означали эти слова, ни что именно их произнес Григорий Спарков в залитом лунным светом саду на Мальте.

Алекс ворочался на постели, бормотал что-то о Канвае и белых козах, об акулах и жертвоприношениях, о глупости дураков, которые не хотят ни видеть, ни слышать, ни понимать. Но ближе к закату он затих и лежал неподвижно, разговаривая с Винтер чуть слышно хриплым, усталым голосом.