В тени Нотр-Дама
Шрифт:
Я изобразил невозмутимость и возразил:
— Если я подумаю об Одоне или сестре Виктории, то, мне кажется, скорее молчание гарантаруег жизнь.
— Итак, вы хотите тоже молчать?
— Я не знаю, что нам нужно обсудить.
— Не знаете? — прорычал Фальконе, как разозленный пес. — Тогда извольте следовать за мной, пожалуйста.
— Я арестован?
— Если я арестую вас, то я скажу вам об этом.
Мы молча шагали по улицам острова Сены в направлении Дворца правосудия. Фальконе купил у торговца фруктами пару яблок, которые завернул в платок и повесил на пояс. Я отказался
— Допрос людей Гаспара Глэра был таким пристрастным, что я не пошел обедать. К сожалению, мой пост был напрасен. Все четверо подлецов молчат так упорно, словно им зашили рты.
— Пятеро, — сказал я. — Было пятеро помощников.
— Совершенно верно, было пятеро. Теперь их только четверо. Один не выдержал пытки прессом. Бедный мэтр Тортерю совсем подавлен. Такое с ним никогда не случалось, как сказал он. Фальшивомонетчик как раз захотел говорить, но Тортерю переборщил с гирями и поставил слишком много их на пресс. Грудь и живот были размозжены, и вместо того, чтобы спеть нам песню, висельник смог только изрыгать кровь и желчь.
Мы пересекли Сену по Мельничьему мосту и повернули налево на другом берегу. Мы шли вдоль причалов к тому месту, где я вчера чуть было не потерял свою руку. Я впервые увидел дом мэтра Гаспара при дневном свете, пусть даже измененном. Это было двухэтажное, со множеством углов здание в стиле фахферка . Цельные стекла окон и покрытая шифером крыша говорили о благосостоянии владельца. Большие арочные ворота определяли проход во внутренний двор, перед ними берег плавно уходил в воду, где пара одиноких свай омывалась волнами реки. Тополя и ветлы росли вдоль причала лодок, как два ряда рослых солдат.
Фальконе швырнул огрызок объеденного яблока в реку, где он потонул со звонким бульканьем.
— Мэтр Гаспар не нуждался в тумане, чтобы скрывать свои темные делишки. Лодки, которые привязывались к сваям, были скрыты от глаз любопытных деревьями и подходили как нельзя лучше, чтобы принимать и провозить дальше тяжелый груз монет. И если, как сейчас, туман дополнительно укрывает реку, это так же хорошо, как шапка-невидимка. Одна лодка, груженая фальшивыми монетами, исчезает в супе, и никто не может установить, куда она едет. И нам ничего не откроет туман, так что войдемте вовнутрь.
— Зачем?
— Чтобы вы вспомнили последнюю ночь, месье Сове, и вспомнили о том, что лучше говорить, нежели молчать!
Я взглянул на закрытые окна на верхнем этаже.
— Разве здесь никто больше не живет? У Глэра не было семьи?
— Жена и две дочери. Но сейчас дом пуст. Я велел очистить помещение, чтобы никто не сумел устранить следы и доказательства. Мы, впрочем, установили не только фальшивые монеты, но и клише для карточной игры, к которой относится десятка жнеца. Возможно, предстоит обнаружить еще больше тайн.
Ворота во внутренний двор были заперты, но Фальконе достал у себя ключ. Я увидел два четырехколесных фургона стоящих под плоским навесом. Гаспар полагался не только на водный путь. Лейтенант открыл дверь в мастерскую, и я вошел за ним в место моего ночного кошмара. Окна были закрыты, но не
В сером свете идущего на убыль пасмурного дня я увидел печатный станок, огромную плиту с котлом, маленькие печи с плавильными тигелями, столы с клише и приставленные под наклоном ящики, в которых лежали оловянные литеры. Между тем я заметил края стены и ящики полные печатных книг. Приятный запах бумаги смешался с вызывающим ужас запахом масла, который исходил от всякой типографии и даже каждого печатного издания.
— Вы выглядите так отвратительно, Арман. Это представление, что вы едва не потеряли здесь свою жизнь?
— Это представление, что люди моего цеха потеряли свой хлеб насущный из-за этих вонючих, грязных трущоб.
— Утешьтесь. Если вы бы теперь лежали в гробу или вас бы выловили в виде трупа из Сены, то вам бы больше не понадобился хлеб.
— Вы ясновидящий, лейтенант, что говорите мне о моей смерти?
Он коротко рассмеялся.
— Не нужно быть ясновидящим, чтобы предсказать вам скорую смерть. Вы просто крупно вляпались.
— Во что?
Фальконе наклонился вперед и приблизил свое лицо к моему:
— Скажите вы мне это, черт побери!
Белые против черных? Если да, то на чьей стороне Фальконе? Для меня он был фигурой из тумана там снаружи — серым, не просматриваемым. Поэтому я ему сказал только, что мне нечего сказать.
Он сердито отвернулся, подошел к печатному станку и положил яблоко на деревянную пластину. Потом он сильно потянул оловянный рычаг, пока шпиндель не надавил тигелем на яблоко. Плод расплющился под прессом.
— Вот что произошло бы с вашей рукой, а, возможно, и с головой! — Фальконе посмотрел на меня испытывающее. — Вы не считаете себя моим должником?
Скребущие звуки на дворе освободили меня от ответа. Таинственные фигуры вышли из тумана и вошли с неловкими движениями на ощупь в мастерскую. Они были одеты как нищие. То, что они пришли не ради прошения милостыни, доказывало оружие в их руках: кинжалы, топоры и палки.
Еще что-то кроме их неуверенных, ищущих движений придавало мужчинам гротескную черту: их глаза. Они были неподвижны, мертвы. У некоторых были видны только белые, а у других — пустые глазницы. Они напомнили мне кротов с их спрятанными в шкурке глазами.
— Кроты! — вырвалось в этот момент у Фальконе, и я припомнил таинственную банду, о которой он мне рассказывал, и о том, что он говорил об их делах: «Убийство, беззвучное убийство в темноте ночи. Они двигаются в полной темноте с уверенностью кротов, которые прорывают себе ходы под землей».
Ночь или туман — им все едино. Их должно быть было восемь или десять мужчин, которые двигались в темном мире, мире слепых.
Похоже, у них был слух, как у настоящих кротов, их запах и их чувство осязания особенно хорошо развиты, подобно компенсации за утраченное зрение. Тут же на слова Фальконе они обернулись к нему и окружили печатный станок. Исключительно потому, что они не знали мастерской, а столы, скамьи и приборы могли преградить им путь, они удержались от того, чтобы тут же напасть на лейтенанта.