В тени Нотр-Дама
Шрифт:
Когда Одон умер, я преследовал Жиля Годена и бородатого нищего Колена. Мысль об этом не была способна смягчить мое воспаленное сознание, оно задавало новые вопросы. Куда шли оба? Почему Колен следил за нотариусом? Кем была та женщина, чьи крики я услышал? Что скрывалось за фальшивой бородой? Вероятно, Колен использовал ее. Почему он скрывал свое лицо? И куда, ради всех святых, запропастилась борода?
Мои размышления были нарушены стуком в дверь. Отец Клод Фролло вошел и поинтересовался моим самочувствием.
— Жестокая смерть Одона поразила нас всех, но, похоже, особенно вас, так как вы были несправедливо заподозрены в
— Некоторые, кажется, не считали это несправедливым, — возразил я и рассказал ему о мучном супе.
— Этого больше не повторится. Я серьезно поговорю с Гонтье.
— Коли мы уже заговорили о причетнике, монсеньор, почему вы передали ему обязанности Одона?
— Боюсь, вы здесь наверху действительно одиноки. Гонтье — молодой смышленый парень, немного умнее, чем был Одон. Я думал, общение с Гонтье будет для вас разнообразием. Если Гонтье не нравится вам, я заменю его другим причетником.
— Нет, этого не нужно, — сказал я. — После вчерашнего случая ни один из них не расположен ко мне.
После короткого осмотра моих достижений в работе Клод Фролло покинул меня и отправился в свою удаленную келью. С ним исчезло и необъяснимое давление, которое воцарилось в моей груди с его появлением. Фролло не удавалось рассмотреть насквозь, — также, как нищего Колена, как монаха-призрака, как лейтенанта Фальконе. Я никогда не знал, имел ли архидьякон в виду то, о чем говорил.
Окна привлекали больше моего внимания, чем книги. Чем длиннее становились тени колонн и скульптур на башне, тем чаще я смотрел вниз и ждал. Я ждал Клода Фролло. Того момента, когда он покинет свою келью. Похоже, его разговор с Жилем Годеном вовлек интересы архидьякона в странные события, свидетелем которых я стал с момента моего приезда в Париж. Я жил с ним как бы под одной крышей. Если я следил за ним взглядом, то мне едва удавалось выйти на след его тайны.
Когда он действительно покинул свою келью, я резко вздрогнул от испуга. Вечерние сумерки давно наступили, и я зажег лампу на своем столе. Но снаружи все-таки было довольно светло, что я заметил тень перед одним из окон. Худой фигурой мог оказаться только Клод Фролло. Какое-то время он стоял там, застыв как вкопанный, и подсматривал за мной. Я притворился, что погружен в каракули Гренгуара и не замечаю наблюдателя.
Едва тень исчезла от окна, как я потушил свет, поспешил наружу и остановился у входа на лестницу. Вчера мне мало посчастливилось в преследованиях Колена и нотариуса. Возможно, сегодня мне повезет больше с архидьяконом. На узкой винтовой лестнице выяснилось, насколько я ошибался. Я затаил дыхание, когда услышал шаги, которые не удалялись, а приближались. Клод Фролло вернулся, потому что заметил меня? Мне следует убежать или лучше оправдаться перед ним? Но каким образом?
Я слишком долго колебался, чтобы принять решение. Со стучащим сердцем я ждал тень, которая освещалась слабым светом свечи — бесформенный силуэт, который принадлежал не менее неуклюжему существу. За пару ступеней подо мной звонарь остановился и внимательно изучил меня сверкающим глазом.
— Мне нужно наверх! — наконец, выдал он на своей нечеткой тарабарщине. — Мне нужно звонить к вечерне.
Я прижался к стене, чтобы пропустить его. Когда он протащил свое изуродованное тело мимо меня, я вобрал в себя воздух. Квазимодо не стоило бы и малейшего усилия отправить меня на тот свет вниз по бесконечным ступеням. Бурча себе
Когда я спустился вниз в Собор, Квазимодо уже звонил к вечерне. Каноники [36] стекались вовнутрь через все порталы, но архидьякона я среди молящихся не обнаружил. Я так долго задержался на лестнице, что он разминулся со мной.
Чтобы хоть немного забыться и отдохнуть от Собора и его тайн, я поужинал в таверне у Маленького моста. И в надежде на глубокий сон я запил роскошным шатонефом целую сковороду с куриным мясом, салом, яблоками и белым хлебом.
36
Каноник — сан в Католической Церкви (прим. ред.)
…Мне снова приснилась девушка, которая не давала отвлечь себя от таинственного поиска. На этот раз я не вспоминал о танцовщице, которую видел у толстухи Марго. Кожа, волосы и глаза были темными, как у Эсмеральды. И человек, который был убит каменными глыбами, приобрел черты Квазимодо.
При виде мертвого я испытал глубокую печаль, почувствовав необходимость страдать от большой, невосполнимой потери. Этот приступ я едва мог бы себе объяснить. Я таращился на труп горбуна и едва дышал, словно это мне давила на грудь принесшая смерть скала Всхлипывая, я сжался, мои слезы капали на лицо, которое в смерти вовсе не было отвратительным — оно производило мирное впечатление.
Когда я проснулся, мои глаза были влажными, и я чувствовал ту же печаль, что и во сне.
Глава 7
Итальянец
На следующий день я не раз отыскивал взглядом Клода Фролло. Хотя холодный ветер пригнал над крышами неприятный дождь, почти такой же плохой как в моем сне, я неоднократно покидал свою келью и прохаживался по башне, якобы подышать свежим воздухом. В действительности я прохаживался мимо каморки Фролло. В этом дальнем углу все было тихо и мрачно.
Мысль о гневе отца Фролло и о силе его горбатого исполнителя удержала меня от соблазна приблизиться к келье и заглянуть туда вовнутрь через единственное окно. Если я не нашел архидьякона здесь, наверху, тогда возможно, найду внизу — в Соборе.
Но и в этот вечер он не принял участия в молитве, он остался невидим, будто камнями проглоченный. Мои расследования не были угодны звездам. Как лейтенант сыска из Шатле, я бы стал самым жалким из всех. Я чувствовал себя потерянно, как много лет назад накануне дня Святого Георгия, во время неудачных бегов наперегонки в Сабле…
…Жанетта, дочь бургомистра, должна была вручить приз победителю — вырезанную и раскрашенную статуэтку, которая изображала святого на коне в битве с драконом. Каждый парень в городе хотел обладать фигурой, словно тем самым становился сам победителем дракона. И не было ли это равным покорению ужасного дракона — оказаться самым быстрым, победить всех остальных ребят? Со стучащими сердцами и горячей кровью мы выстроились у церкви. Мы едва сдерживали себя, пока священник не осенил нас крестом, дав нам сигнал.