В тени Нотр-Дама
Шрифт:
Теперь он действительно улыбался, только недолго. Это было как погружение в горячую ванну или в приятные воспоминания.
— Когда Пакетта родила вас и вашего брата, я велел пометить вас. Каждому выжгли маленькую раковину, чтобы братья раковины знали, что вы — дети их короля.
Найдя в себе новые силы, он поднялся и подошел к двери, которую только приоткрыл. Он что-то крикнул в пространство, и немного погодя пара человек внесли два больших, почти по пояс высотой, зеркала. Они установили их так, чтобы отполированный металл одного отражался
— Зачем? — спросил неуверенно я.
— Чтобы снова надеть вашу одежду, и чтобы я смог продемонстрировать вам обещанное доказательство. Раковина находиться на вашей правой ягодице.
Я разделся, у меня слегка закружилась голова Наконец, подумал я, что понял, почему меня назвали у мэтра Обера «братом раковины». И действительно, когда я стоял нагой между зеркал, я увидел — впервые в моей жизни — маленькую точку, не больше подушечки пальца. При поверхностном взгляде ее можно принять за родинку, но посвященному она открывалась в форме раковины.
— Вы верите мне, наконец, Арман? Только ваш отец мог это знать.
— А вот и нет! — презрительно пробурчал я в нос, пока надевал одежду, потому что считал, что разгадал Вийона. — Каждый, кто видел меня хоть раз без штанов, мог это знать — любой банщик и любая женщина.
— Я не банщик и, видит Бог, не женщина.
— Но к вашему союзу относятся трое итальянцев, которые привели меня сюда, когда я переодевался, они видели меня, как и вы сейчас, нагим! Колен или Колета, впрочем — тоже!
Вот оно! Наконец, настал мой триумф, последний удар, решающий толчок. Даже такой пронырливой старой лисе нечего возразить. Он обескуражено смотрел на меня, медленно покачал головой и пробормотал:
— Тут ничего не поделаешь, вы просто не хотите дать себя убедить.
— Я просто не хочу дать провести себя, — возразил я довольно надменно, но не совсем победоносно. Ведь что триумф, который я испытывал, был триумфом обиженного сына над отцом, местью за долгое разочарование тому, кому он, наконец, может отплатить. И это, возможно, не сходилось с доказательствами: что не принимал разум, душа моя давно уже приняла. Поэтому я согласился, когда Вийон предложил из последних сил и доброй воли спросить итальянцев и Колетту, и, если необходимо, поклясться святой клятвой в истине своих слов.
— Это очень серьезно, — добавил он. — Нам, чистым, запрещено клясться. Отступления от правила позволены только в крайне исключительных случаях.
Он провел меня по своему подземному царству в удаленную комнату, из которой шел отвратительный запах. Многочисленные свечи и масляные лампы компенсировали то обстоятельство, что здесь не было дневного света. Сильный запах масла был гораздо приятнее в сравнении со сладким ароматом, который напоминал мне о колумбариях на кладбище Невинно Убиенных Младенцев.
Трое итальянцев в кожаных фартуках стояли вокруг большого деревянного
Леонардо, Аталатне и Томмазо засучили рукава. Их кисти и руки были по локоть измазаны кровью. Как на скотобойне они ковырялись во внутренностях, которые лежали перед ними. Только разрезанная плоть принадлежала не свинье или корове. Это был человек, голый человек — или то, что от него осталось.
Я отвернулся и со стоном спросил, что все это значит:
— Должна ли меня постигнуть такая же участь, если я не буду шпионить для вас, магистр Вийон?
Я не мог заставить себя назвать его отцом, и он, похоже, не ждал этого.
— Чепуха! — ответил он. — Мужчина был уже мертв, когда мы забрали его с кладбища. Леонардо вскрыл уже многих людей. Он ищет путь, по которому душа покидает тело.
— Ах, — заметил я с судорожной иронией. — Итак, вы хотите сократить путь, по которому должна пойти душа в поиске ее спасения от тела к телу.
— Вот над чем мы работаем, — сказал Леонардо, вытер свои руки о тряпку в кровавых пятнах, подошел к стене и сделал углем пару штрихов на находящемся там рисунке.
На нем был изображен человека в профиль, нагим, разрезанным как труп на столе. Я увидел спинной хребет, кости и многочисленные внутренности всяческих размеров и форм. Я быстро отвел взгляд, я слишком сильно ощутил, что это напоминает мне наводящее ужас мясо на столе.
— У меня вопрос ко всем троим, — сказал Вийон. — Вы заметили, когда Арман переодевался, что-нибудь на его теле, о чем вы должны были сообщить мне?
— Я ничего такого не знаю, — ответил Леонардо. И Томмазо также отрицал это.
— Che cosa? — спросил Аталанте, и Леонардо перевел ему. — No, — кудрявый юноша затряс своей роскошной гривой. — Я ничего не заметил или мне нечего рассказывать, я только выпил добрый глоток воды жизни с синьором Арманом!
С улыбкой или подобием ее, Вийон повернулся ко мне и спросил:
— Ну, Арман, вы настаиваете на клятве? Или на визите к Колетте?
— Не нужно, — сказал я, потому что хотел покинуть поскорее это воняющее маслом и разложением помещение. К тому же, так подумал я, итальянцы наверняка поклянутся лживой клятвой, если они лгали.
Вийон повернулся к троим и попросил сопровождать нас.
— Арман сообщил мне много ценных вещей. Возможно, это поможет нам дальше, если мы накормим этим мыслящую машину.
Итальянцы вымыли свои руки щетками и мылом в большом чане, и вода окрасилась в розовый цвет как первые лучи нежного девственного рассвета. Мы следовали за Вийоном, который снова натянул свой капюшон, в другое помещение, перед большой дверью в которое стояли в карауле двое, вооруженных пиками и мечами. С готовностью они освободили путь и открыли дверь, чтобы тут же ее снова закрыть за нами. То, что мне открылось, было не менее фантастично, чем в предыдущем помещении.