В тени сфинкса
Шрифт:
– Ничего. Стоит. Но в лице что-то такое... Посмотри сам, только не высовывайся.
– Не вижу ничего особенного, - сказал он неожиданно изменившимся голосом.
– А как ты можешь увидеть без очков-то?
– И верно, - он беспомощно оглянулся и похлопал руками по груди в поисках несуществующих карманов.
– Ты и читал без очков, что ли?
– спросила она.
– Как без очков?
– смутился он.
– Я только что снял.
– Ну так быстренько надень и взгляни...
Он поплелся к столу.
– Где же они?.. Ага, - очки лежали на сиденье кресла.
Он заправил
– Ну, как?
– спросила она.
– Ладная девица, - тихо вздохнул он.
– И утром тоже приходила. Крутится тут, будто тот рыжий пес. И все время глазеет. Ты прав - очень складненькая... Вот только лицо... Она, кажется, знает, что мы дома.
Он пожал плечами. Потом повернулся и направился к столу. Кряхтя, уселся в кресло и пригладил рукой белые волосы на висках.
– Подумай, - сказал он.
– Что ты...
– А может, это он?
– старуха взглянула на старика округлившимися глазами.
– Им безразлично - он или она.
Старик раздраженно взялся за газету.
– Уж лучше закрой окно, - проворчал он.
– Может, и верно, - неохотно согласилась она.
– Пусть стоит... Эрнест, а если она тоже ждет его?
– Чего ради?
– Мне кажется, он где-то поблизости. Впрочем, как знать...
– Перестань. Отойди же наконец от окна. Послушай лучше, что пишут в газетах.
– Все время одно и то же.
– Что ты хочешь! Газете год! Но интересно. А какие заголовки: "ГРАБИТЕЛЬ ИЛИ ЦЕЛАЯ ШАЙКА?" Этого мы не читали. Помнишь Ральф говорил, что первое время будут хлопоты с преступностью?
Она неохотно отошла от окна. Нерешительно постояла, опершись рукой о спинку кресла, в котором утонул за раскрытой газетой старик, а потом присела на свой стул. Рядом стояла корзинка с клубком шерсти и лежало вязанье. Под ногами подушка.
– Не читай вечерами такие вещи, - сказала она.
– Конечно-конечно. Но ты только послушай: "После прокатившейся недавно волны грабежей дирекция Музея искусств вынуждена была установить дополнительную сигнализацию. Однако вчера уже через два часа после открытия музея..."
– Вчера!
– фыркнула старуха.
– "...через два часа после открытия музея, - повторил он, - обнаружилось исчезновение икон, принадлежащих кисти Андрея Рублева. Показания свидетелей противоречивы..."
– Не удивительно, - вставила она.
– "Посетители, находившиеся в то время в зале, утверждают, что иконы укладывал в сумку мужчина в форме работника музея. Дежурная по залу показала, что видела молодую элегантно одетую даму с черным саквояжем. Продавщица из газетного киоска обратила внимание, как портье помогал уложить саквояж в багажник микробуса пожилому лысому мужчине. У" машины был номерной знак дипломатического корпуса. Перед следственными органами снова возникает вопрос: кто совершил кражу - одинокий грабитель или целая шайка?"
– Иконы Рублева, - вздохнула старуха.
– Когда я была молодой, из книжек вырезали цветные репродукции византийских икон, наклеивали на доски, слегка чернили над огнем края, а сверху покрывали лаком, и лики святых глядели
– Не известно, был ли он один.
– Наверняка один, - заметила она, потянувшись за вязанием.
– Они теперь все могут.
Старик зашелестел газетой.
– О! Послушай: "Я ПОЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЕСЛИ ТЫ СТАНЕШЬ ДЕВУШКОЙ! Один мужчина полюбил юную и красивую девушку. Его чувство не осталось без взаимности. Однако девушка избрала для себя общественный статус мужчины. Читатель спрашивает, как ему поступить. Нам представляется, что нельзя склонять девушку изменять решение. Это ее личное дело. Кроме того, как гласит старинная поговорка: важно чувство, а не пол".
– Хотела бы знать, как все это у них в действительности выглядит, - сказала старуха, вывязывая очередную петлю.
– Любая революция порождает проблемы: общественные, технические, биологические, - заметил старик.
– Но со временем все приходит в норму.
– А я тебе говорю, на этот раз добром не кончится.
– Кто знает, - старик перевернул страницу.
– О, вот: "ВОЛНЕНИЯ НА ТЕРРИТОРИИ КОЛЛЕДЖЕЙ. Строгий надзор со стороны службы безопасности за соблюдением молодежью ограничений полиморфизма привел к бурным выступлениям студентов, требующих права на самоустановление формы".
– Один придумал, а другие... только б не отстать, - сказала старуха с явным осуждением.
– Копаешься в старых газетах, а во всех одно и то же. Фанатики расовой сегрегации требуют ограничений, а недоросли - свободы выбора. Им только позволь. В пеленках застаешь сосунка, а под утро...
Старик громко рассмеялся.
– Все шутишь. С этим-то как раз никаких забот. Право на выбор дает психическая зрелость, - он поправил на переносице очки, заглянул в низ страницы и посерьезнел.
– Взгляни, что они тут пишут! "ГРАНИЦЫ ТРАНСФОРМАЦИИ". Статья какого-то профессора Гольберга. Впервые слышу. "Существует реальная опасность возникновения так называемой "усталости материала", которая связана с частотой видоизменений и продолжительностью определенных воздействий на органическое вещество. Резкие смены функций организма приводят к вырождению макрочастиц, прежде всего нуклеиновых кислот. Исследования показали, что процессы преобразования оставляли невредимыми лишь водные растворы и биологические коллоиды, которые также являются жидкостями, хотя и имеют высокую степень вязкости. Так что достаточно пластичным элементом наших тел можно считать лишь жидкости. Однако не следует забывать, что человек - не амеба..."
– Вот... вот именно. Наконец что-то разумное, - подхватила старуха.
– Не амеба.
– Но ведь это чепуха!
– старик даже затрясся от злости. Твой Гольберг не имеет ни малейшего понятия об истинном механизме биологических трансформаций!
– Мой Гольберг?! А ты сам-то имеешь?
– она глядела на старика, сочувственно улыбаясь.
– Мне казалось, ты сохранил здравый рассудок.
– Здравый рассудок, - передразнил он.
– Ральф бы сказал: два древних, чудом выживших динозавра. Дремлют в залитой солнцем лагуне, и им в голову не приходит, как мало осталось жить.