В теплой тихой долине дома
Шрифт:
И все же я благополучно добрался домой. Никому не мог я рассказать о том, что испытал тогда, потому что и сам толком не знал, что же это было.
Я был рад, что вернулся. Великие города мира отступили вдаль. Они обрели дальность, измеримую лишь в мечтах.
Глядя на волшебную картину Парижа, такую далекую в наших мечтах, я вспомнил ту ночь и ощущение потерянности. И все же я сказал моему брату Грикору, что когда-нибудь побываю в великих городах мира, когда-нибудь и сам прогуляюсь по мечтающимся мне улицам неизмеримо далекого мира.
Мой брат Грикор принес домой две большие книги о генерале Гранте, путешествовавшем вокруг
Война
Война проникла к нам. Нас убеждали не есть слишком много, ничего зря не тратить, все стало драгоценно. Убеждали покупать военные марки. Мы посылали на войну тысячи солдат через Атлантический океан, а это стоило денег. Нас призывали зарабатывать деньги и покупать военные марки, двадцать пять центов штука. Мисс Гамма говорила, что мы, дети, такие же солдаты, как и люди в военной форме. Устраивались парады. Мы видели, как маршируют солдаты. Мы видели, как они грузятся в поезда на Южном Тихоокеанском вокзале. Мы слышали, как плачут на вокзале их матери и сестры.
Германия была преступная страна. Немцы стирали с карты мира целые государства. Леса, поля, города — все уничтожали тяжелые снаряды. Даже в Атлантическом океане Германия совершала преступления: погибла «Лузитания». Немецкая подводная лодка пустила ее ко Дну.
Такие вещи снились ребятам. Я сходил с ума, когда думал о «Лузитании».
Я стал ненавидеть. Да, немцы были преступниками. Они были не такие, как мы. Мы видели их в картине «Целься — пли!» с участием Чарли Чаплина. В кинотеатре мы едва могли усидеть на месте и громко приветствовали Чарли, героя войны. Чарли совершал ошибки, но в конце концов побеждал. Мы видели на экране кайзера и улюлюкали. Он был Германия. А Чарли выставлял его в смешном виде. Мы без конца хохотали, но нам было не по себе. Мы понимали, что к чему; пусть это комедия — да нас не проведешь.
Кайзер был самым большим злодеем на свете, и мы его ненавидели.
Она была повсюду, эта ненависть. У меня был двоюродный брат, маленький мальчик. Его звали Симон. Как только он научился говорить, он сказал:
— Я кайзеру голову отрублю!
Никто не учил его ненавидеть кайзера. Это носилось в воздухе.
Мы, человек пять мальчишек, влезали на ореховое дерево на нашем заднем дворе и, сидя в ветвях, выдумывали разные способы, как уничтожить кайзера. Один мальчик особенно изощрялся в изобретении пыток. Его звали Альберт Сэвин. Сам он был порядочный слюнтяй, но оказался самым лучшим изобретателем пыток в нашей окрестности. Главной целью всех его пыток было довести кайзера почти до самой смерти, затем дать ему передышку, а потом подвергнуть новой пытке, еще более жестокой. Таким путем кайзер умирал тысячу раз и асе-таки оставался жив, чтобы можно было пытать его опять сначала. Самой легкой казнью, которую мы для него придумали, был
Некоторые наши выдумки были очень забавны. Мы вспоминали Чарли Чаплина и выдумывали разные потешные пытки, всякие сюрпризы и так далее. Например, мы приглашаем кайзера на торжественный банкет и предлагаем ему сесть в большое кресло. А на самом деле это электрический стул. Кайзер сидит себе в кресле закусывает как ни в чем не бывало, и вдруг мы включаем ток. Но не сразу включаем в полную силу, достаточную, чтобы его испепелить, — нет, мы добавляем ток полегоньку. И все в зале окружают его, корчат ему рожи, напоминают ему про «Лузитанию». Я не помню, кто из нас придумал эту пытку, но помню день, когда ее придумали.
Это был ясный летний день, и у нас на дереве было очень оживленно. Несколько часов подряд мы подробно обсуждали разные способы пытать человека, но так, чтобы не замучить его до смерти.
По соседству с нами, на Сан-Пабло-стрит, жила в своем доме одна немецкая семья. Это были прекрасные люди, очень порядочные и простые. У них был сын, по имени Герман, приблизительно одних лет с моим братом Грикором. Парень тихий, немного замкнутый. Говорил он с легким немецким акцентом, несмотря на то что родился в нашей долине.
Когда мы завели разговор о пытках для кайзера, я тоже в нем участвовал, но считал, что это игра, а на деле ведь мы ни с кем не собираемся быть жестокими. Но там были другие ребята, постарше; они пришли в возбуждение, им захотелось что-нибудь такое проделать, Кто-то упомянул Германа. Знаете, бывают ребята — ну совсем такие, как их отцы. И вот этот слюнтяй Альберт Сэвин и другой мальчик, Эдгар Райф, стали разжигать ненависть к Герману, который не сделал никому ничего дурного.
Началось все на нашем ореховом дереве, но быстро распространилось по всему кварталу. Толпа мальчишек, человек около десяти, решила расправиться с Германом. Мой брат Грикор пошел с ними, увязался за ними и я. Я не желал Герману зла, но усидеть дома мне было невмоготу. Я чувствовал, что просто умру, если останусь дома и ничего не увижу. Мой брат Грикор шел рядом со мной, и мы держались позади старших ребят. Собственно, в деле мы не участвовали, но раз уж все началось у нас во дворе, мы хотели увидеть, чем кончится.
Толпа ребят прошла на Сан-Пабло-стрит. Эдгар Райф подошел к дому Германа и постучал в дверь. Остальные стояли на той стороне улицы и ждали. Мать Германа открыла дверь. Эдгар Райф поговорил с ней минуту и вернулся к ребятам.
— Его нет дома, — сказал Эдгар. — Его мать говорит, он пошел в город. Должен вот-вот вернуться.
Мой брат Грикор сказал по-армянски:
— Хоть бы он сейчас не приходил.
Но Герман пришел. Кто-то увидел, как он идет по улице, и все бросились к нему.
Кто-то спросил:
— Ты немец?
Герман сказал:
— Да.
Кто-то спросил:
— А ты кайзера ненавидишь?
Герман сказал:
— Нет, я никого не ненавижу.
Тут кто-то ударил Германа по лицу. Кто-то другой подставил ему ножку, и он упал. Еще кто-то прыгнул на него, и все стали его бить кулаками и ногами.
Все это не продлилось и двух минут. Так же быстро кончилось, как и началось. Ведь мы считались маленькими солдатами. Нас считали защитниками порядка.