В тихом омуте...
Шрифт:
Дан подбросил несколько поленьев в камин, разворошил уже прогоревшее дерево – вверх поднялся сноп искр.
– Самое забавное, – медленно сказал он, – что личность Иуды волнует меня куда больше, чем личность Христа, раз уж об этом зашел разговор. Страдать некоторое время, чтобы потом вознестись и быть прославленным в веках за некоторые неудобства на кресте, – игра стоит свеч. А заранее пойти на предательство, зная, что твое имя будет проклято и станет нарицательным, – для этого требуется мужество… Никто же не измерял глубину страданий Иуды…
– Да вы опасный богохульник с уклоном в софистику! – поддела Дана я. – Вы завидуете популярности Христа?
– Я
Моря по-прежнему не было видно. Дан взял фонарик, и мы медленно шли вдоль полосы прибоя, под ногами попискивала галька.
– Здесь недалеко заброшенный маяк, – сказал Дм. – Идемте.
…Мы поднялись на маяк – он действительно оказался недалеко. Крутой подъем по ржавой спирали лестницы дался мне с трудом, но, когда мы оказались наверху, я ни на секунду не пожалела об этом.
Морс занимало весь горизонт – оно лежало перед нами огромной чашей, по краю которой пробегали редкие огоньки – там был фарватер, там шли огромные суда. Здесь, на высоте, шум моря был почти не слышен, а в небе – очень близко – сияли звезды. Почти такие же, как в моем детстве. Я привычно нашла Большую Медведицу и маленький Алгол у ручки ковша. Я не видела звезд много лет, мне незачем и не для кого было поднимать голову вверх.
Я стояла на маленькой площадке рядом со сломанным мертвым прожектором. Дан обнял меня сзади, укрыв полами пальто. Я слышала его тихое дыхание, которое обволакивало мой затылок, его губы почти касались моих волос.
И я заплакала.
Это были тихие, неизвестные мне слезы, они вымывали из моей души весь ужас последних месяцев, всю боль смертей, виновницей которых была я, – успокойся, Ева, вот ты и вернулась в свой дом, блудная дочь, он стоит у тебя за плечами и согревает затылок – ты не одна, ты не одна…
Я потеряла счет времени, прислушиваясь к тихому дыханию Дана – он что-то шептал моим волосам. Я с трудом заставила себя прислушаться не к его губам, не к его дыханию – а к тому, что он говорит.
– ..когда я не могу завоевать – все равно что: женщину, друга, идею, место под солнцем, – я просто ухожу. Это дурацкая черта, она не выводится так же, как и родимое пятно; я не умею бороться, на это у меня никогда не хватало дыхания; я умею только завоевывать… Это еще детское восприятие. Я уехал из дома, когда мне не было еще восемнадцати. Но и тогда, и сейчас я был абсолютно уверен – быть счастливым, по-настоящему счастливым, я могу только здесь – нигде больше. У деда были виноградники, он делал отличное вино; вино и виноград были его сутью – и он был счастлив. Отец занимался керамикой – он отличный гончар – и был счастлив… Я мог бы делать и то, и другое, чаши из листьев виноградных лоз, чаши из моря – и был бы более счастлив, чем они… Нигде больше нет таких звезд летом и таких ветров зимой. Но я уехал отсюда только потому, что не смог завоевать море. Оно никогда не принадлежало мне одному. Оно изменяло мне каждую весну с первым попавшимся ленивым, лысым, толстым курортником. Оно изменяло мне с матерями семейств – у них всегда был выводок детей и шестой размер лифчика. Оно изменяло мне со всеми напропалую. Потому-то я любил позднюю осень, и раннюю зиму, и все шестьдесят дней после Нового года – когда море не было нужно никому – состарившееся, серое, грязное. Никому, кроме меня, – тогда оно было настоящим. Не очень-то красивым, но настоящим. А настоящим можно быть только тогда, когда никого нет
Я повернулась и уткнулась в грудь Дану, спрятала лицо в его пахнущей свежестью рубашке. Сквозь этот нейтральный, настоянный на одеколоне запах пробивался совсем другой – запах его собственной кожи, похожий на море и на песок одновременно. Это был запах ребенка – маленького беззащитного Дана, который боится темноты, играет в виноградных лозах и бесстрашно давит хвостатых медведок голыми, черными от земли пятками… Это был запах мужчины, который может спасти меня от меня же самой. Хватит этой бесплодной борьбы с тенями. Хватит этой одинокой борьбы со злом, которая рождает только зло… Тебе не выстоять одной. Прими этого человека, ты же видишь, что он уже готов взять тебя собой – в ту жизнь, где не борются.
Я подняла голову – подбородок Дана навис надо мной, как свод. Под этим сводом можно укрыться от дождя, под этим сводом можно увидеть радугу и блики от далеких подземных вод. Под этим сводом можно свернуться и уснуть. И только во сне стать собой…
Дан наклонил голову и осторожно поцеловал меня в уголок губ. Это был почти невинный поцелуй, старомодный Дан не мог позволить себе большего – но я почувствовала, что теряю сознание. Если он поцелует меня по-настоящему – я просто умру, я не готова к этому.
Я не готова.
Похоже, Дан почувствовал это раньше меня. Он снова прижал мою голову к своей груди – где-то в глубине я чувствовала, как бьется его сердце. Шум сердца сливался с далеким шумом моря, а там, внизу, лежала чаша моей души.
– Знаете что, Дан?
– Что?
– Я страшно хочу есть…
Он еще крепче прижал меня к своей груди и легонько закружил по площадке.
– Знаете что, Ева?
– Что?
– Вы удивительная… Я счастлив. Я очень счастлив, Ева…
…В самолете, на обратном пути, я заснула. И проснулась только тогда, когда Дан легонько потряс меня за плечо.
– Мы приехали, девочка.
Я раскрыла глаза, чудесная ночная сказка отступила, и я увидела, что машина Дана стоит возле моего подъезда на проспекте Мира. Пробуждение было таким будничным, а мир за стеклами машины таким тусклым, что глаза мои взбухли слезами.
– А самолет? – глупо спросила я. – Неужели всего этого не было, неужели все это мне только приснилось? Не приснилось, не могло присниться – мои волосы пахли солью от близкого и покинутого моря, а в одежде ощущалась невесомая влажность – так бывает от ночного присутствия большой воды. Да и Дан был небрит, щетина уже проступила. Я протянула руку и коснулась его подбородка. Восхитительная небритость сразу же успокоила меня – это живой человек, а вовсе не ангел, перенесший меня на старый маяк.
– Похоже, что не приснилось, – успокоил меня Дан. – Полвосьмого… Мы вернулись, хоть и с маленьким опозданием. Я ведь обещал.
– А как я оказалась в машине?
– Мне просто не хотелось вас будить… Неужели я заснула так крепко, что даже не почувствовала, как Дан перенес меня?.. Это было странно, это было не похоже на Еву – ту, которая всегда настороже. Но что теперь я знала о себе? Одно-единственное: я хотела, чтобы этот человек никуда не уходил.
– Подниметесь ко мне? Я угощу вас кофе.