В тисках Джугдыра
Шрифт:
Вдруг откуда-то сверху, издалека, доносятся гулкие удары чего-то тяжелого, скатывающегося по стенке провала.
Мы настораживаемся, звук, затихая, доносится уже со дна ущелья.
– Пирамида свалилась, видно, веревки не выдержали, – угрюмо и спокойно замечает Лебедев.
Никто не откликнулся на это мрачное заключение. В эти минуты всех волновало уже другое, более близкое: что будет, если вдруг ветер сорвет нашу палатку и мы окажемся лицом к лицу с бураном на голых
На палатку с наветренной стороны наваливался насыпаемый ветром сугроб, угрожающе прогнулась стена, и вскоре лопнула, не выдержав тяжести, средняя оттяжка. В палатке стало еще теснее, все сбились в кучу вокруг затухшей печки. В таком положении прижатых друг к другу людей и сломил тревожный сон…
Нас разбудил человеческий крик с края седловины: кто-то искал нас или взывал о помощи – по крику разгадать было невозможно. Все приподнялись. Мы с Лебедевым выбрались наружу. Вокруг зима, лютая, холодная, ветер свистит, наметая сугробы.
– Ого-го-о… – подает голос Лебедев.
Ответа нет. Я беру винтовку, гул бурана перекрывает резкий грохот двух выстрелов, и тотчас же из снежной мглы показывается собака, а за ней человек с большой котомкой за плечами.
– Так и знал, Василий! С ума сошел человек, честное слово» – растроганно кричит Лебедев, бросаясь навстречу Мищенко.
– Проклятая погодка, – цедит тот сквозь сжатые зубы. – Всю седловину обшарил, не могу найти палатку, да и только! Вишь, как ее замело!
– Чего тебя понесло сюда в бурю? Долго ли самому пропасть в такую чортову непогодь!…
– Дровишек принес, за ночь, поди, все сожгли и чай согреть нечем. Пошел по ветру, думал, скоро доберусь, а оно, вишь, как студено, – говорит Мищенко, еле шевеля закоченевшими губами и вздрагивая всем телом.
Я помогаю стащить с плеч котомку с дровами, пытаюсь втолкнуть Василия Николаевича в палатку, но на нем так задубела одежда и он сам так закоченел, что не может согнуться, а вход очень низкий.
– А ну, хлопцы, вылезайте, да быстрее, отогреть гостя надо! – крикнул Лебедев.
Из палатки выскочил Пресников с Дубровским, и мы вчетвером набрасываемся на Василия Николаевича, как коршуны на добычу, валим его в снег, катаем, растираем лицо, поднимаем на ноги, толкаем под бока и снова бросаем на снег. Минуты через две такой потасовки Мищенко уже начинает отбиваться.
– Ишь, вредный мужичишка, еще как следует не ожил, а уже дерется! – приговаривает Лебедев, усердно растирая другу нос.
Пресников вырывает Василия Николаевича из-под Лебедева, ставит на ноги перед собою.
– Скажи – бублик!…
– Пуплик…
– Теперь
Товарищи помогают Василию Николаевичу раздеться. Кто- то уже скрутил ему цыгарку. Запылали дрова в печи, быстро наполняя палатку теплом. Теперь можно всем раздеться и размять онемевшие за ночь конечности. А непогода продолжает злиться.
После тревожной и холодной ночи, когда температура в палатке держалась ниже нуля, всем захотелось горячей пищи. Но что можно сделать при таком скудном запасе топлива да еще на железной печке? Принесенные Василием Николаевичем дрова мы разделили на две части, оставив половину дров на вечер: одной кучки едва могло хватить только на то, чтобы вскипятить чайник. А всем вдруг захотелось рисовой каши. Но как ее приготовить? Если верить кулинарам, то для того, чтобы сварить рис, нужно продержать его в кипящей воде около двадцати пяти минут. У нас, конечно, такой возможности не было.
На помощь пришел Василий Николаевич, уже успевший отогреться.
– Кто дежурный? Ты, Дубровский? – спросил он и, не дожидаясь ответа, распорядился: – Натай снегу в котле, насыпь в него рису и ставь на печь. Важно, чтобы вода с крупою закипела, а потом и без огня можно сварить любую кашу.
Дежурный принялся за дело, а мы с нетерпеливым ожиданием следили за его действиями. Когда вода с рисом закипела, Василий Николаевич снял кастрюлю с печи, бережно завернул ее в свою телогрейку, а затем плотно закутал в полушубок.
– Ишь, как ты ее, голубушку, обхаживаешь, – облизнув губы, засмеялся Пресников.
– А вот она минут сорок попреет в собственном пару и дойдет куда лучше, чем на огне. Пальчики оближешь! – ответил Мищенко.
Действительно, через сорок минут, когда погасла печь и снова стало холодно в палатке, мы наслаждались горячей рисовой кашей.
А за полотняной стеной бушует пурга. Придавивший палатку сугроб уже отнял у нас треть площади и продолжает давить сверху, выгибая перекладину.
В полдень на седловину спустились с бокового гольца олени. Они бродят вокруг палатки, копытят снег, укладываются отдыхать на совершенно открытой площадке, по два-три вместе, подставляя ветру свои пышношерстные спины. Появление их здесь несколько озадачивает нас: почему бы им не спуститься в тайгу, там теплее и тише. Вероятно, в этом сказывается привязанность к человеку.
Медленно тянутся часы нашего невольного заточения. Бойка, свернувшись клубочком и прикрыв хвостом нос, спит у ног Лебедева. Василий Николаевич высовывает голову наружу.