В третью стражу
Шрифт:
И уже не помнилось — не запомнилось, ушло в небытие неузнанное и неосознанное — как добирались до спальни, как «вылезали» из платьев и белья, и как и что делали потом. Только гул в ушах, как бушующее пламя лесного пожара, алая пелена кисеей неутолимой страсти перед глазами, и пьянящая свобода, которой слишком много даже на двоих.
«Зачем?» — Чудный вопрос, особенно тогда, когда нет ответа. Но к чести своей Кайзерина задала его себе всего два раза. Один раз за завтраком, поймав плывущий, все еще «пьяный» взгляд Вильды и уловив в нем тень надвигающегося раскаяния и растерянности. А второй раз — в липовой аллее, где баронесса устроила с позволения
В доме было полно замечательных охотничьих ружей и не только ружей. Великолепная коллекция, в которой попадались и совершенно уникальные экземпляры. И все действующие, как оказалось, все «на ходу». Ну как же Кейт могла удержаться, когда «Голланд-Голландовский» дробовик «Рояль», и «тулочка» в серебре 1907 года, и маузеровский штуцер для африканского сафари, и винтовка Бердана, заточенная на лосей да медведей, и карабин Манлихера… Ну чисто девочка в кукольном магазине…
— А можно? — Боже мой! Это что же ее, баронессы Абедиль-Николовой, голос так просительно звучит? Но нет сил устоять перед таким великолепием: можно слюной подавиться.
— Разумеется, можно… — Вильда все-таки сомневается. — Не думаю, чтобы Себастиан был против…
— А где можно пострелять? — Резко берет быка за рога Кайзерина Кински.
— Н… не знаю… Возможно, в липовой аллее.
И вот уже расползается в чистом и сладком мартовском воздухе будоражащий кровь острый запах пороха. Гремят выстрелы. Лопаются со звоном винные бутылки, и разлетаются в пыль сухие тыквы. И совершенно счастливая Кайзерина оглядывается на Вильду, видит полыхающий в изумрудных озерах ее глаз восторг, и спрашивает себя во второй и последний раз — «Зачем?»
Но…
«Сделанного не воротишь… — говорит она себе, вскидывая австрийский штуцер начала века. — И ведь совсем неплохо получилось…»
Выстрел, еще один…
«А за неимением гербовой… — Она откладывает «австрияка» на тележку, в которой старый Гюнтер привез все это добро в липовую аллею, и берет в руки «тулочку», такую изящную, что впору влюбиться. — За неимением гербовой… можно и повторить… А?»
Глава 16. Берлин-Мюнхен
— О чем вы думаете? — Резковато и неожиданно, но почему бы и нет?
«Как там говорится в русской поговорке? Ты начальник… Но это ведь не только про славян сказано. Немцы в этом смысле другим народам сто очков форы дадут и ни за что не проиграют. Ты начальник, Рейнхард, ты в своем праве».
— Да, вот думаю, как бы ловчее перерезать вам глотку, господин Группенфюрер [274] . — Без тени улыбки ответил Баст.
— Рейнхард. Мы ведь не на службе, Себастиан, не так ли?
— Рейнхард. — Сдал назад Баст.
— Итак? Чем? Когда? За что? — У Гейдриха холодноватые голубые глаза. Прохладные. Нордические. Одна беда: размер и разрез. Маленькие, немного косят и иногда бегают. И разрез глаз оставляет желать, но…
274
Воздушный пирог из взбитых яиц, нарезанный маленькими кусочками.
«Короля играет свита. А Гейдриха — черная аура посвященности, избранности, вовлеченности в страшные тайны режима. Где-то так».
— Полагаете не за что? — Играть так играть: было даже любопытно, какова на самом деле длинна поводка и ширина ошейника?
— Допустим. — Кивнул Гейдрих. — Допустим, что так. Но я задал еще два вопроса.
— Опасной бритвой. Ночью, во сне.
— Господи Иисусе, Баст! — Воскликнула, появляясь в дверях Лина. —
— Меня. — Гейдрих кивнул жене и чуть скривил узкие губы в улыбке.
— Тебя?! — Если бы могла, она наверняка всплеснула бы руками. Но Лина Гейдрих, урожденная фон Остен несла в руках поднос. Сама. Как настоящая немецкая жена. Впрочем, возможно, за пять лет супружества она просто не успела еще привыкнуть к роскоши, связанной с общественным положением ее мужа.
«Лина фон Остен…»
Удивительно, как он мог об этом забыть! Но забыл — это факт. И вспомнил только сейчас по случаю, сообразив наконец откуда есть пошла их странная дружба с Гейдрихом.
Это случилось летом тридцатого. В августе. Ближе к вечеру. Погода стояла отменная. Во всяком случае, идти под парусом было одно удовольствие. Они с Карлом шли с запада на восток, из Фленсбург фиорда, пересекая Малый Бельт и оконечность Кильской бухты и держа курс на Фемарн Бельт. Остров Фемарн был уже виден, когда Карл вдруг заорал и замахал руками, указывая куда-то вправо по ходу движения. Навигация в этих водах и без того сложна из-за интенсивности движения, а тут еще вечер на носу, и садящееся солнце играет колющими глаза бликами на короткой, но неприятной волне. Баст оглянулся…
«Да… — вынужден был согласиться он сейчас, сидя в гостиной дома Гейдриха и глядя на жену своего босса. — Все так и было. Как же я мог…»
Там качалась на нервной волне перевернувшаяся килем вверх лодка, а рядом с ней маячили две мокрые головы, а еще дальше видна была байдарка, идущая на помощь оказавшимся в воде людям.
— Держи парус! — Приказал Баст и, сбросив туфли и брюки, прыгнул в воду.
Ну, вода в Балтике никогда не бывает слишком теплой. Тем более на глубине и в конце лета. Но ему это было нипочем. Прыгнул, вынырнул из-под воды и поплыл, наращивая скорость и борясь с невысокой, но слишком крутой волной. Впрочем, плыть было совсем недалеко, и не он один шел на помощь попавшим в беду девушкам, а в перевернувшейся лодке плыли именно девушки. С другой стороны спешил к ним блестящий — во всяком случае, на тот момент — морской офицер Рейнхард Гейдрих. А одной из неудачливых путешественниц и оказалась как раз дочь учителя с острова Фемарн Лина фон Остен — девушка своеобразной красоты, разрушившая своим драматическим появлением весьма перспективный роман сотрудника управления связи флота, лейтенанта Гейдриха с дочерью хозяина крупнейшего металлургического концерна «IG Fabernim». Впрочем, бог с ней с дочерью богача, сломана оказалась и его успешно начатая карьера. Но в результате, германский флот лишился отменного офицера, а Гиммлер нашел себе великолепного помощника. Самое забавное, однако, или, напротив, грустное — это то, что в тридцатом Баст фон Шаунбург уже несколько лет был членом НСДАП, а вот Гейдрих вступил в партию только в 1931. Такова ирония судьбы.
Оставалось, выяснить, какие еще чертовы сюрпризы приберегает на «черный день» гребаная память Баста фон Шаунбурга. Но что творится в душе мужчины, беседующего с Рейнгардом Гейдрихом, знает только он сам. А вслух он говорит всего лишь то, что обязан теперь сказать.
— Благодарю вас, Лина, — вежливо улыбается Баст, принимая чашку с кофе. — Мы просто шутили.
— Вот именно, дорогая. — Высоким, значительно выше, [275] чем у жены, голосом подтвердил высказанную его гостем гипотезу Гейдрих. — Просто шутили.
275
Соответствует армейскому званию генерал-лейтенанта.